Герои чужой войны
Шрифт:
— А что, до сих пор…
— Вы невероятно догадливы, командор, — горько усмехнулся начальник разведотдела. — До сих пор у нас нет ни одного образца их новой техники. Только мелкие обломки. В плен пилоты конфедератов не сдаются, если видят, что уйти не удается, предпочитают взорвать свои корабли. Впрочем, завтра утром вы получите всю имеющуюся у нас информацию. Вопросы есть?
— Пока нет. Возможно, они возникнут, когда я посмотрю, что мне пришлют.
— Очень хорошо, — на бестрастном лице генштабиста сложно было хоть что-то прочесть. — Можете идти, командор. И еще… Если все же решите передумать, то до завтра у вас есть
— Нет уж, — зло усмехнулся Демин. — Или грудь в крестах, или голова в кустах, так, кажется, предки говорили?
— Именно. Идите, и… Мы рады, что не ошиблись в вас, командор. Но теперь помните, ваша карьера и это задание связаны между собой намертво.
Демин четко по уставу повернулся, щелкнул каблуками и покинул кабинет, всей спиной ощущая нацеленные на него взгляды. Мысленно он усмехнулся — ну уж нет, господа хорошие, не дождетесь. Раз в жизни птица удача села ему на плечо, и он поймает ее за хвост, даже если обожжет руку, потому что знает — второго шанса не будет.
Линкор действительно прибыл через два дня, и был он красив той чудовищной красотой, которая характерна для совершенной машины смерти. Громадина, больше всего напоминающая издали наконечник гигантского копья, была почти двухкилометровой длины, в полтора раза больше 'Громовержца', которого ставили теперь на ремонт и модернизацию. 'Ретвизан' был технологическим чудом, рожденным на верфях Империи, созданным и выпестованным ее лучшими инженерами. В этого гиганта сложно было не влюбиться, и так же сложно было его не испугаться.
Сослуживцы Демину откровенно завидовали, но при этом все поздравляли с новым кораблем. Одни совершенно искренне, на лицах других разве что большими буквами не было написано: 'Угробил один корабль, получил взамен новый. Да за что же тебе везение-то такое? Наверняка командующий подсуетился и дружку помог. Чтоб ты на нем шею свернул, урод'. Илья принимал поздравления и тех, и других с совершенно бесстрастным видом, только в голове его неспешно крутился старый анекдот про злопамятность и записную книжку.
Однако получить новенький, только что со стапелей, линкор — это одно, а научиться справляться с ним — совсем другое. Даже если не обращать внимания на 'детские болезни', присущие любой новой технике, то все равно оставалось еще и банальное неумение команды управляться с множественными изменениями в системах нового корабля. Учиться приходилось всем, и артиллеристам, и механикам, и самому Демину. Лучше всех, разумеется, устроились парни из штурманской группы, оборудование, которое им приходилось сейчас осваивать, принципиально ничем не отличалось от образцов, использовавшихся ранее, но и у них задницы были в мыле. Хорошо еще, что с кораблем прибыла заводская перегонная команда, которая в меру сил помогала разобраться в новой технике. Но, даже учитывая их помощь, все равно было тяжко, и Демин в очередной раз мучительно осознавал, что двадцати четырех часов в сутках явно недостаточно.
Тем не менее, несмотря на все сложности, корабль ему нравился, и о принятом решении он ни разу не пожалел. Даже если гора родит мышь, и единственным, чего он добьется, будет вот этот линкор под его командованием, все равно дело того стоило.
Как и многие военные, в глубине души Илья оставался мальчишкой, и, соответственно, любил большие и брутальные игрушки. Осознание того, что под его ногами мощь, равная, как минимум, небольшой эскадре, действовало на сознание бравого командора, как валерьянка на кота.
Остальные, похоже, чувствовали то же самое и, хотя у них не было столь мощного карьерного стимула, как у Демина, да и вообще о предстоящем им деле они ничего не знали, но пахали все, как проклятые. В результате к концу месяца экипаж был готов выйти в свой первый и на самом деле единственный испытательный поход.
Глава 2
В безоблачной вышине неба светило майское солнце, заставляя затянутых в парадную форму курсантов жариться на раскаленном плацу. Легкий ветерок, что трепал на высоких флагштоках полотнища с гербами государств, входящих в Конфедерацию, порой долетая до выпускников стоящих в первых рядах и принося им недолгое облегчение. Остальных же ничто не спасало.
Особенно тяжело было тем, кто стоял в самом центре построения. От духоты и безжалостно яркого света перед глазами плавали цветные круги, и синие мундиры впереди стоящих сокурсников давно расцвели красно-зелеными пятнами. Пот из-под фуражки тек по вискам, и, срываясь каплями с подбородка, падал на грудь. Голова под забранной по уставу косой взмокла и зудела, а ноги в черных начищенных до зеркального блеска ботинках, казалось, варились заживо. Чтоб вытерпеть все это Александра, что есть сил, стискивала кулаки, да старалась покрепче прижать руки в положении 'по швам'. Оконфузиться в день выпуска было ниже ее достоинства. Все шесть лет она доказывала, что имела полное право находиться в рядах курсантов академии и теперь просто не могла потерпеть фиаско от простого перегрева. Ни за что!
По рядам прошел легкий трепет: наконец ректор соизволил показаться на плацу, чтоб торжественно поздравить с окончанием летно-космической академии. Хотя ее группа ипсилон-бис-три в построении находилась в самом конце поля, и с места расположенном в седьмом ряду ничего не было видно, но все же на раздавшееся через динамики: 'Здравствуйте господа курсанты!', - они дружно громыхнули: 'Здра жела споди генерал!'. А ректор начал поздравительную речь.
Ничего из того, что он говорил, толком не запомнилось, разве что в память врезалось троекратное 'ура', да под конец невероятное облегчение, когда курсанты в едином порыве сорвали с головы фуражки и подкинули их в небо.
Высоко в небе на бешеной скорости пронеслись серебристые галочки файтеров, за ними, стараясь погасить скорость и демонстрируя фигуры высшего пилотажа, промчались лучшие из лучших в академии, отличники и мастера пилотажа — эскадрилья альфа, в которую стремились попасть все учащиеся без исключения, но попадали лишь самые достойные из достойнейших. И их приветствовали не 'ура', а свистом, хлопками и криками, как было принято только на выпускном. Единственный раз за все шесть лет учебы приветствие разрешалось не по уставу, и это тоже было одним из негласных ритуалов в академии.