Герои русского парусного флота
Шрифт:
Однако без поддержки сверху «русская партия» была обречена на поражение. Используя административную власть, «англичане» исподволь повели расправу со своими наиболее опасными врагами. Прежде и легче всего избавились от Витуса Беринга, которого срочным образом спровадили во Вторую Камчатскую экспедицию. В ней Беринг совершит много открытий, впервые донесёт русский флаг до берегов Америки, но в Россию уже не вернётся. Могилой ему станет скалистый остров (названный впоследствии его именем) в далёком, продуваемом северными ветрами проливе (тоже получившем позже его имя). После Беринга «англичане» взялись за контр-адмирала Соймонова. Вскоре бравый моряк был взят под арест как конфидент заговорщика князя Вяземского
Протоколы заседаний доносят до нас драматизм происходившего: «…То он (Сенявин) принуждён будет в коллегию не ездить, понеже он вице-адмиралом служит 33 года и такой обиды не имел, а адмирал и вице-президент (Сиверс) объявил, что и он в России служит близ 26 лет, а дураком не бывал, и на то вице-адмирал Сенявин говорил, от кого он так признан?» Затравив Сенявина, сгноив Соймонова и избавившись от Беринга, «англичане» принялись за Конона Зотова. Уверенные в полной безнаказанности, они теперь действовали нагло, не утруждая себя особыми ухищрениями. Обвинение, выдвинутое против него, было дико по своей нелепости. Зотова, долгие годы стоявшего на страже законности и охраны казённого добра, обвинили… в воровстве. Удар был настолько внезапен и ошеломляющ, что Конон Никитич пребывал в полнейшем отчаянии от свалившегося на его голову позора. В чём же могли обвинить его? Ведь всего лишь несколькими годами ранее он писал одному из своих друзей: «…Ни движимого, ни недвижимого у меня нет; нечего отнять и нет, как потеснить в усадьбах, ибо по государевой милости испомещен на морях!» Обвинение было до нелепости смешное: будто взял Зотов для себя без указа коллегии Адмиралтейской взаимно девять бочек извести. Заметьте — взял взаимно, т.е. в долг, чтобы потом вернуть.
«Дело Зотова» очень быстро стало известно самому широкому кругу морских офицеров, но реакция на него получилась обратная той, на которую рассчитывали обвинители: среди моряков поднялся ропот, люди не верили в нечестность первого «охотника» Российского флота На кораблях в кают-компаниях открыто называли это дело сиверсовской стряпнёй.
Сам же Сиверс торжествовал: вот когда он рассчитался с дерзким контролёром! Но Зотов не сдавался и наотрез отказывался признать себя виновным, требуя повторного расследования своего дела. Повторного расследования вице-президент Адмиралтейств-коллегии побоялся, и обвинение против Зотова пришлось снять. Но дело было сделано. Конон Никитич не мог долго работать в такой обстановке. Отныне единственным его утешением стали книги.
В 1741 году Зотову по настойчивым требованиям Сенявина дали должность генерал-экипажмейстера и чин контр-адмирала. Конон Никитич отнёсся к повышению равнодушно: кроме мундира и оклада, для него ничего не изменилось.
Зотов работал как одержимый. Одна за другой выходят из-под его пера книги: «Новые сигналы», «Пополнение к знанию зеймана», новый учебник тактики «Об экзерцициях военного флота»…
Весной 1742 года Конон Никитич тяжело заболел и вынужден был уехать в Ораниенбаум. В октябре 1742 года его не стало. Погребли контр-адмирала на местном кладбище.
О личной жизни Конона Зотова нам известно весьма немного. О его супруге сведений практически нет. Известно, что он, якобы, имел дочь Анну (1735 года рождения). Известно, что после смерти Зотова его вдова была вовлечена в уголовный процесс по случаю подлога дитяти и пострижена. Из этого следует, что, вполне возможно, дочь Конона Анна была ему не родная. Для чего вдове Зотова понадобилось совершать подлог с ребёнком, в точности не известно, скорее всего, за этим стояли меркантильные интересы — доля в наследстве или пенсия.
Жил в последние годы своей жизни Конон Зотов в Петербурге на Университетской набережной в доме № 3, построенном в 30-х годах XVIII века по типовому проекту «для именитых». Первым «именитым», жившим здесь, и был капитан Конон Зотов. Впоследствии же здание сменило многих хозяев. В частности, в 1832 году здесь поселился американский посол Джеймс Бьюкенен (будущий 15-й президент США). Он писал: «Я занял очень хороший дом на берегу Невы с прекрасным видом на эту величественную реку и корабли, входящие в этот изумительный город».
После смерти имя Конона Зотова было забыто почти на два века, пока, наконец, в 1915 году о нём не вспомнил тогдашний Морской министр адмирал Григорович и предложил императору Николаю Второму назвать именем первого охотника русского флота новейший эсминец-«новик». Чтобы разъяснить флотской общественности, кто такой Конон Зотов, в журнале «Морской сборник» была помещена большая статья. Однако грянула революция и «Конон Зотов» был переименован, а о «первом охотнике русского флота» снова забыли на долгие-долгие годы.
Вспомним же мы, читатель, Конона Зотова, первого отечественного профессионального моряка, до последнего дыхания преданно и истово любившего флот и Россию. Право, он того стоит!
ПОСЛЕДНИЙ КОРАБЛЬ ПЕТРА
…За окнами Летнего дворца грохотал нескончаемый салют, гулко ухали пушки стоявших на Неве кораблях — Петербург праздновал заключение долгожданного мира со Швецией. Отныне Россия становилась полноправной морской державой.
Пётр, радостный, хотя и немного усталый, поставил на стол пустой штоф, подозвал стоявших поодаль Меншикова и Апраксина.
— Вот он, венец долгих трудов наших, — сказал им, улыбаясь. — Мир Ништадтский. Море Балтийское отныне и навеки подвластно россиянам, флот наш в нём стал полновластным хозяином! Слава за то Всевышнему да народу, что всё превозмог и вытерпел!
Пётр помолчал, думая о чём-то своём. На лбу проступили две глубокие морщины. Улыбка сама собой сошла с лица.
— О чём задумался, Питер? — поинтересовался разрумянившийся от долгих танцев Меншиков.
— Видишь, Данилыч, посол англицкий в углу стоит невесел? Не по душе ему сила наша. Сегодня же отчёт обо всём писать станет и хулу на нас лить. Боится Лондон нас, а паче всего флота, в огне рождённого! — Пётр гневно сдвинул брови. — Зависть монархов держав европейских требует от нас дальнейшего усиления морского. Мыслю одно твёрдо, что надлежит теперь корабли 100-пушечные строить немедля.
— Сие дело пока нам не под силу, — покачал головой генерал-адмирал Апраксин. — Английцы и те таковые строить опасаются. Крепость продольная, чрез которую корабли столь длинные на волне не ломаются, даже их мастерам не подвластна!
— Неверно сие! — оборвал его Пётр. — Французы таковые строят, и у нас таковые будут! Чем угодно поступлюсь, но своего добьюсь — будет наш флот на всех морях и окиянах первенствующ!
К началу 20-х годов XVIII века Балтийский флот России представлял собой уже достаточно грозную силу. В его составе насчитывалось около двадцати линейных кораблей, большое количество других парусных и гребных судов. Выросло целое поколение талантливых и самобытных корабельных умельцев, среди которых первыми по мастерству были сам Пётр I и его ближайший помощник Федосий Скляев. От своих корабелов царь требовал главного — наращивания мощи бортового залпа с каждым новостроем. За 54-пушечной «Полтавой» спустили на воду 64-пушечный «Ингерманланд». Корабль ещё не вступил в боевой строй, а на рабочем столе «плотника Михайлова» уже лежал чертёж корабля с восьмьюдесятью пушками.