Герои Таганрога
Шрифт:
XXII
После побега из полиции Женя Шаров вместе с Петром Турубаровым безвылазно жили в погребе у Валентины Кочуры. Теперь только Кузьма Иванович Турубаров навещал сына. Почти каждый день он приносил ему еду и сообщал последние новости. От него Петр узнал о массовых арестах, от него же услышал и о расстреле Василия Афонова и других подпольщиков.
Валентина Кочура и ее мать целыми днями сидели дома и боялись выходить на улицу. Да и Женьку Шарова будто подменили. Он частенько испуганно вздрагивал, у него появилась какая-то дрожь в голосе.
Чтобы не подвести семейство Кочуры в случае обыска, Петр вместе с Шаровым и Валентиной вынесли ночью из дома оружие и выбросили его в выгребную яму. Только с пистолетом Петр не расстался, потому что решил живым не сдаваться.
Потеряв дочерей, Кузьма Иванович Турубаров делал все, чтобы хоть Петр не попал в руки Стоянова. Он уговаривал сына бежать к своим на ту сторону Таганрогского залива и принес для этого спасательный резиновый пояс. Но Петр отказался плыть один и соглашался уходить только с Шаровым и Валентиной Кочурой. Для этого нужна была лодка. Старик Турубаров ходил по знакомым рыбакам, подыскивая подходящую байду. И такая байда нашлась. Восемнадцать тысяч запросил за нее хозяин. Деньги пришлось занять у знакомых.
Но за день до намеченной сделки к соседям Валентины Кочуры ночью нагрянули немцы. Из-за невысокого плетня доносились их ругань и крики. Петр выбрался из погреба и подошел к окну. Вслед за ним вылез и Женя Шаров. В его руках был спасательный пояс.
— Бежим, Петр, пока еще не поздно, — испуганно проговорил он.
— А как же Валентина?
— Бегите хоть вы. А мы с мамой завтра в деревню к знакомым уйдем, если до утра не схватят, — сказала взволнованная девушка.
— Айда, Женька! — Петр дружески обнял Валентину, поцеловал ее в щеку и выпрыгнул в окно.
После сырого подвала было приятно вдохнуть свежий, пахнущий морем воздух. Теплый ветерок гладил лицо и руки.
— Я к отцу, домой подамся. Пересижу на чердаке это время. Хочешь, пойдем со мной, — предложил Петр Шарову, когда они дворами пробирались к морю.
— Нет. С меня хватит, насиделся в погребе. Разреши, Петро, взять твой пояс? Я тогда прямо сейчас махну на ту сторону.
— Считай, что он твой, — улыбнулся Петр.
Они попрощались и разошлись в разные стороны.
Петр без труда добрался до дома. Отец проводил его на чердак. Мать подала матрац, подушку и одеяло. Из слухового окна было видно, как выстлалась лунная дорожка по гладкой морской поверхности. «Где-то плывет сейчас Женька», — подумал Петр, укладываясь спать. Он все еще ощущал на своей щеке слезы матери, ее теплые руки.
Проснулся он рано, когда в доме еще все спали. Присев на корточки возле слухового окна, Петр пристально вглядывался в даль, на противоположный берег, затянутый прозрачной голубоватой дымкой. Там были свои. Всего несколько километров соленой воды отделяло его от них. Но где взять крылья, чтобы перелететь через этот водораздел, где взять силы, чтобы перемахнуть туда? Перед ним до самого горизонта раскинулось морское приволье. Солнечные блики поблескивали на волнах. И если бы не раскатистый гром артиллерии со стороны Самбека, если бы не гул самолетов над линией фронта, если бы не память о погибших товарищах, можно было подумать, что нет войны.
А в это самое время Женьку Шарова немцы вытаскивали из воды. Поднявшееся июльское солнце осветило море, и немецкий сторожевой катер обнаружил в заливе человека на спасательном поясе. Шаров не сопротивлялся. Он продрог и вконец выбился из сил.
В середине дня его уже доставили в городскую полицию, а через час он вновь предстал перед следователем Ряузовым. Тот сразу узнал беглеца и выместил на нем свою злобу. Он бил его всем, что попадало под руку, топтал ногами, хватал за волосы и ударял головой об пол.
Расстреляли его в конце августа, перед самым приходом Советской Армии.
А Петр Турубаров несколько дней скрывался на чердаке, готовился выйти на лодке в море. И не успел.
Как-то под вечер подкатили к воротам немецкие мотоциклисты, оцепили дом со всех сторон. Переворошили все комнаты, заглянули в сарай. Петр притаился на чердаке, с силой сжимая рукоятку нагана.
«Живым не дамся. Шесть патронов в обойме. Пять для немцев, а последний мой». Он вспомнил геройскую гибель летчиков на Таганрогском аэродроме, вспомнил Николая Морозова, Василия Афонова и стиснул зубы.
Гомон на улице усилился, заскрипела наружная дверь. Сначала Петр подумал, что обыск закончился и опасность уже миновала. Сердце его радостно застучало. Но вот над самым обрезом крыши показалась голова в немецкой пилотке.
По спине пробежал неприятный холодок, лоб покрылся испариной. Немец вскарабкался на крышу. Петр вспомнил свой первый бой на границе и поднял пистолет. Массивная фигура фашиста показалась в слуховом окне, заслонила и море и небо. Петр нажал спусковой крючок...
Все, кто стоял снизу, во дворе, вздрогнули от выстрела. Немец со стоном скатился с крыши и тяжело плюхнулся на землю. Через минуту на чердак полезли двое других. Раздались еще четыре торопливых выстрела и с небольшим интервалом пятый. Один из немцев схватился за руку. Пуля раздробила ему запястье. Но этого Петр уже не видел. Он лежал с простреленной головой на чердаке отцовского дома.
После расстрела вожаков таганрогского подполья капитан Брандт устроил торжественный прием в городском театре. Здесь собрался весь цвет немецкого гарнизона, ГФП-721, бургомистрата, ортскомендатуры и русской вспомогательной полиции. Многие явились с женами. Братья Кирсановы тоже присутствовали на этом вечере. Пожаловал и сам генерал-лейтенант Рекнагель.
От имени германского командования он вручил по второму ордену «восточных служащих», теперь уже в серебре и с мечами, Стоянову, Петрову, Ковалеву, которые так отличились при расправе с подпольщиками. Получил еще один орден и редактор «Нового слова» Алексей Кирсанов.
После вручения наград приглашенные направились в комнату, где стояли накрытые столы с французскими винами и русской закуской. Представителей германского командования приветствовали «почтенные отцы» города.
Софья Раневская явилась на это сборище с одиннадцатилетней дочкой. По наущению матери девочка преподнесла немецкому генералу подушечку-думку с вышитой надписью: «Все Иваны-партизаны расстреляны. Можете спать спокойно». Немецкие офицеры были в восторге.
Веселье продолжалось до поздней ночи. Перед отъездом генерал Рекнагель в знак уважения к гостеприимным «хозяевам» города пообещал устроить парад немецких войск по случаю открытия памятника Петру Первому.