Герои. Другая реальность (сборник)
Шрифт:
Со временем удалось вполне убедительно доказать, что – нет, конечно же, нет. Свидетели, ужаснувшиеся чудовищному признанию, на самом деле оказались свидетелями литературного акта: Достоевский от первого лица повествовал историю, которую придумал для ненаписанного им «Жития великого грешника». Сбивчивость же, странное косноязычие, лихорадочное возбуждение писателя, отмечавшееся слушателями и очевидцами, связаны были с психической стороной натуры (к слову сказать, в невротических состояниях, присущих Раскольникову, Ивану Карамазову, некоторым другим персонажам, Достоевский передал ощущения вполне автобиографические – человека, больного эпилепсией).
Итак, кажется, всего изложенного достаточно для того, чтобы убедиться: в детективе, как бы скрывающемся внутри романа Достоевского, со всей определенностью говорится: Родион Раскольников не убийца. Страдающий, в какой-то мере обозленный существующей социальной несправедливостью, исступленно верящий в величие собственного гения, болезненный, валящийся в горячке, отягощенный нервными припадками молодой человек. С богатым воображением, мучительно рассуждающий на тему о пределах дозволенного в обществе. А тут жизнь еще и сама подкидывает провоцирующие больную фантазию детали: письмо матери, разговор в кафе студента и молодого военного на предмет все тот же – оправдано ли убийство бесполезной старухи... Вот материал, из которого родился самооговор.
Плюс, разумеется, гениальный провокатор в обличии простоватого следователя Порфирия. Это ведь он, цепко ухватившись за молодого человека, исподволь убеждает его: ты убил, ты! То мещанина какого-то подсовывает, якобы, свидетеля – чтобы тот сказал Раскольникову: «Убивец!..» Как раз после бреда, пережитого больным – бреда, в котором Раскольников вообразил себя убийцей, и свидетелем и внимательным слушателем которого был Разумихин – друг следователя, не особо воздержанный на язык молодой человек...
На самом-то деле свидетелей у полиции нет. И мещанин тот вскорости приходит к Раскольникову и просит у него прощения за провокацию.
Для чего все это следователю? Кто знает... Может быть, Порфирий и правда верит в виновность Раскольникова. Может быть, просто другого кандидата на роль убийцы нет, а начальство требует найти. И находит – очень подходящий кандидат, главное – модный: ведь общественное мнение России в тот момент перебудоражено слухами об антиобщественных настроениях в молодежной среде, об идейных убийцах, поджигателях и прочее. И Раскольников для него – прямая находка. Вспомните, следователь ведь мельком признается в том, что статью Раскольникова (насчет права убивать) читал внимательно. И автора хорошо запомнил. Очень хорошо. А что значит хорошо запомнить, с точки зрения полицейского следователя? Да очень просто. Взять на заметку. Занести в картотеку (или что там было?).
И использовать. Вспомнить в подходящий момент. Например, при необходимости срочно разыскать кандидата на преступники в тупиковом деле. Бесхитростный рассказ Разумихина о «бреде убийства», плюс давно написанная вызывающая статья – вот и готовое дело.
Правда, оно рушится. И тогда Порфирий прибегает к элементарной сделке: «Вы являетесь с повинной, а я обеспечиваю смягчающие обстоятельства». В общем-то механизм вполне простой и прекрасно разработанный – с давних времен.
Словом, нам известно, что Раскольников никого не убивал. Нам известно, как, почему и с какой целью именно он оказался выбран официальным следствием в качестве козла отпущения. Осталось выяснить, а есть ли среди персонажей романа другой, настоящий убийца?
Да, возможно. Но кто же он?
Обратимся к обстоятельствам преступления. Понятно, что убийца был хорошо знаком жертвам – и ростовщице, и ее несчастной сестре Лизавете. И бывал в доме жертв не раз, и не два. Среди персонажей романа таковых двое. Во-первых, разумеется, Раскольников. Но относительно его – мы уже сделали вывод, что он невиновен.
Кто же еще?
Для начала – что же за преступление было совершено? Коль скоро Раскольников невиновен, а, следовательно, об убийстве идейном речи не идет, убийство было совершено по мотиву вечному, как мир: деньги.
Я хочу обратить ваше внимание на следующую особенность детективного романа. Обычно, если детектив строится подобно тому, как строится «Преступление и наказание», истинный преступник должен все время как бы мелькать на заднем плане. Читатель должен узнавать о нем от других действующих лиц, у читателя должно создаваться ложное, обманчивое представление о истинном характере этого человека.
Словно случайно, вскользь, автор нам сообщит о том, что этот персонаж был хорошо знаком с убитыми, вхож к ним в дом...
Прежде, чем я назову имя (уверен, что вы уже догадались, о ком идет речь!), скажу еще кое-что, могущее показаться вам парадоксальным.
Читая русских писателей прошлого столетия, невольно приходишь к выводу: мужским орудием убийства является нож или револьвер. Вспомните, в том же «Преступлении и наказании» револьвер Свидригайлова! Конечно, в его случае речь идет о самоубийстве. Но все-таки – дворянин представляется с оружием вот такого характера. А что – топор?
Помните, в эпилоге романа каторжники издеваются над Раскольниковым, с презрением ему бросая, что, дескать, не барское это дело – топор...
Так вот, со времен давних кажется мне, что топор как оружие (не орудие, не инструмент, а именно оружие) – в данном пространстве есть деталь... как бы это сказать... женского туалета.
От восхищенных строк Некрасова насчет коня и горящей избы, от старостихи Василисы, управляющейся главным образом вилами и топором в партизанском отряде 1812 года – такой вот образ: женщина с неженским орудием в качестве женского оружия... Вспомните произведения Лескова, Крестовского. Почитайте воспоминания бывшего начальника петербургской сыскной полиции И.Д.Путилина. Яд и топор – вот женские орудия убийства. В противовес мужским – револьверу и ножу.
Что же, теперь назовем имя.
Сонечка Мармеладова.
Чудовищное предположение? Но ведь в любом детективе преступником оказывается тот, на которого меньше всего думаешь. И в то же время – есть доказательства. Об одном я уже сказал – орудие убийства. О другом – что из всех персонажей, кроме Раскольникова, она единственная была связана с жертвами и пользовалась их доверием. Она единственная могла прийти, не вызывая никаких подозрений у будущих жертв. Она более всех нуждалась в деньгах.