Героическая тема в русском фольклоре
Шрифт:
Прибывший из Чернигова Ингорь Ингоревич, увидав разоренную Рязань и в ней непогребенные тела своих сродников, «жалостно вскричаше, яко труба рати глас подавающе, яко сладкий арган вешающи, и от великого кричания и вопля страшного лежаше на земле яко мертв, и едва отольяша его и носяша по ветру, и едва отходи душа его в нем» (так же приводили в чувство цесаря Константина и Зустунею). Очистив град и похоронив родных, Ингорь отправился на место сечи, где князья и войска рязанские были «побиени, лежаще на земли пусте, на траве, ковыле, снегом и льдом померзше, никим же брегомы, точию от зверей телеса их снедаемы и от множества птиц растерзаемы: вси убо купно лежащи мертвы, едину чашу смертную пиша. Видя же сия, князь Ингорь Ингоревич и вскрича горьким и великим гласом, яко труба, распаляясь и в перси бия, и ударяясь о землю; слезы же его яко струи течаху, и жалостные словеса приглашаше». Трупы разобрали, каждого из князей похоронили в своем городе, князя Федора Георгиевича Ингорь перенес в его область, к чудотворцу Николе Корсунскому (то есть к Зарайской церкви) и похоронил его вместе с женою Евпраксиею и сыном Иваном Постником, «и поставиша над ними три креста камены; и от сея вины зовется великий чудотворец
Еще в XIX веке в Никольской церкви гор. Зарайска стоял образ Николы с вотивной надписью царя Василия Шуйского 1608 года на окладе и с привеской португальского золотого того же времени. Против этой церкви действительно находились три камня, два одинаких и один поменьше. Пользуясь данными реалиями и относящимися к ним преданиями, автор повести сложил свой рассказ не без влияния летописных повествований о татарщине, может быть, при участии устных старин и, несомненно, при помощи повести о взятии Царьграда Нестора-Искандера. Фольклорная стихия ощущается в постоянном названии героев удальцами и резвецами, в образе смертной чаши, полюбившемся автору, в диалоге с Батыем, может быть, в представлении рязанских бойцов восставшими из мертвых, крылатыми. Эпизод о Евпатии Коловрате наиболее близок к былинному стилю.
Фактов опустошения Рязанской области Батыем летопись почему-то почти не сохранила, или они были стерты из-за усобиц рязанских князей с Москвою и угодливости последних перед татарами при Мамае и позднее. Остались одни предания к тому времени, когда рязанский патриот собрался прославить свою родную землю воспоминанием ее героизма при нашествии дотоле неведомых на Руси врагов. Когда возникла потребность восстановить былое значение Рязани, реабилитировать ее рассказом о былых подвигах, — сказать трудно. То, что рязанские воины называются не богатырями, а удальцами и резвецами, богатырями же именуются только «нарочитые» воины Батыя, как будто свидетельствует не о позднем времени сочинения. Судя по некоторым литературным источникам повести, как-то: «Слово о житии и представлении великого князя Дмитрия Ивановича» и «Повесть о взятии Царьграда» Нестора-Искандера, — разбираемая нами рязанская повесть была составлена не ранее второй четверти XV века. Что касается существования фольклора о рязанских героях, отнесение к нему Евпатия Коловрата поддерживается упоминанием в числе погибших на Калке Добрыни Рязанича Златого Пояса и дошедшей до нас исторической песнью об Авдотье Рязаночке, которая выпросила у турецкого короля Бахмета уведенный им русский полон.
ГЛАВА VIII
ИСТОРИЯ О КАЗАНСКОМ ЦАРСТВЕ
Обширное историческое произведение, известное в научном обиходе под названием «История о Казанском царстве» или «Казанский летописец», — сочинение необычное по структуре. Содержание его определено подлинным заглавием так: «Сказание вкратце (или — Сказание, сиречь история) от начала („с начала“) царства Казанского, и о бранех и о победах великих князей Московских со цари Казанскими, и о взятии царства Казани (или „Казанского“), еже ново бысть». Таким образом, предметом повествования являются взаимоотношения Московского государства и Казанского царства на всем протяжении бытия последнего, причем центром событий служит город Казань. Взаимоотношения эти поясняются главными моментами русской истории, начиная с татарского нашествия, и внутренними событиями Казанского царства, преимущественно в виде смен его правителей. Факты располагаются не в механическом порядке летописной схемы, а в тесной связи и причинной зависимости. Сосредоточение всего повествования на истории стольного города Казани, от его начала до взятия, находит себе параллель в повести Нестора-Искандера о взятии Царьграда турками. Воздействие повести Нестора-Искандера подтверждается нахождением в Казанской истории многих стилистических особенностей, принадлежащих царьградской повести. В частности, наблюдается сходство в заявлениях о своей судьбе обоих авторов, Нестора-Искандера и составителя Казанской истории: оба были в «Агарянском плену»: Искандер у турок, где и подвергся обрезанию, а наш автор — у черемис и казанцев. Вот что пишет о себе последний: «Грех ради моих случи ми ся пленену быти варвары и сведену быти в Казань, и даша мя царю Казанскому в дарех: и взял мя царь с любовию к себе служити, в двор свой, постави мя пред лицом стояти. И быв тамо 20 лет (т. е. с 1532 г.), по взятие же Казанское, изыдох из Казани, на имя царево Московское. Царь же мя крести, вере Христове причте, и мало земли ми уделом дает, и нача служити ему верно. Мне же живущи в Казани, часто прилежно от царя в веселии пытающи ми премудрейших и честнейших Казанцев — бе бо царь, по премногу знамя мене и любя мя, — велможи же паче меры брежаху мя — и слышах словом от самого царя изо уст многажды и от вельмож его» (ср. у Искандера: «испытах и собрах от достоверных и великих мужей вся творимая деяния во граде противу безверных»).
Автор «Истории о Казанском царстве» — типичный идеолог московской государственности XVI века, явный противник удельной системы на Руси и сторонник единовластия, установившегося с Ивана III, которому «вси Руския князи поклонишася служити». Он «един облада скифетры Рускими» и «назвася державны князь великий Московский». Особенно возвеличил автор Ивана Васильевича Грозного, который «венчася Мономаховым венцом», «наречеся царь державы Руския и самодержец великий показася». Для возвеличения царственности московского государя автор воспользовался популярнейшими в XVI веке памфлетами, именно «Сказанием князех Владимерских» и сочинениями Ивана Семеновича Пересветова (похвала Ивану Васильевичу Грозному от Махмета великого султана Турского). Подчинение Казанского царства автор приписывает московскому единовластию, а случавшиеся временами неуспешные воинские действия относит к предательству, лени и своекорыстию воевод, бояр и князей, и в этом его взгляды совпадают со взглядами Пересветова. Из всех воевод неизменным любимцем автора является лишь князь Симеон Микулинский, «памяти незабытный», «красота и похвала московским воеводам». Главным же героем, мудрости и трудам которого обязано конечное завоевание Казанского царства, выставлен Иван Васильевич Грозный. В оценках борющихся сил автор желает показать беспристрастие и преодолеть установившееся в книжности отрицательное отношение к «неверным» или — по исконной терминологии летописи — к «поганым». Например, изгнанного из Золотой Орды Улу-Ахмета он выставляет несправедливо обиженным московским великим князем и заставляет его «возводить очи своя зверины» к «русскому Богу» и молить его о суде с обидчиком.
По поводу последовавшей победы Улу-Ахмета над русскими автор восклицает: «О блаженное смирение, яко не токмо Христианом Бог помогает, но и поганым по правде пособствует». Когда московские воеводы уговаривали Ивана Васильевича отступить от упорно защищавшейся Казани, «един царь Шигалей и князь Симеон (Микулинский) тии самодержца укрепляху». Шигалей оказался вернее русских воевод, «служаше неленостно, за христиан страдаше весь живот свой до конца. Да никто же мя осудит о сем, яко единоверных своих похуляюще, поганых же варвар похваляюще: тако бо есть, яко вси знают и дивятся мужеству его и похваляют»…
«История о Казанском царстве» представляет собою заключительный этап стилистической работы, как она успела сложиться ко второй половине XVI веке. Все, что было изыскано беллетристической книжностью, образовало к этому времени художественный канон, талантливо отраженный «Историей о Казанском царстве». Автор «Истории» назвал свой труд «красною, сладкою и новою повестью», этим заявлением как бы признал за историческим повествованием право на художественное изложение истории. Художественность, конечно, проявлялась и в предшествующих исторических повестях, но такое осознание ее мы встречаем здесь впервые, если исключить «Слово о полку Игореве», где даже показаны различные виды художественного стиля. Сообщая повествованию красоту и сладость, автор казанской «Истории» указывает, однако, и меру своего художества, именно: он обещает «писанием изъявити» события и деяния «разумно», то есть в их связи и причинной зависимости. Автор, следовательно, не уклоняется от историчности и не выступает исключительно как поэт, но иногда он не свободен от поэтического вымысла и незначительный, в сущности, эпизод развивает в целую поэтическую новеллу. Для художественности рассказа автор использовал наиболее выразительные и привлекательные средства предшествовавшего повествования, оригинального русского и переводного. Источниками в этом отношении ему служили: русская летопись, повести о Мамаевом побоище, повесть о взятии Царьграда Нестора-Искандера, Хронограф Пахомия, а в нем особенно летопись Константина Манассии. Из летописи Манассии автор использовал главным образом придворные византийские драмы и интриги, а также значительный подбор образов, эпитетов и метафор, определявших свойства персонажей византийского двора. Кроме воздействия книжных источников, в «Истории о Казанском царстве» ощущается присутствие русской устной поэзии. Не говоря уже об эпитетах устной поэзии, которые здесь рассеяны повсюду, можно предположить даже подражание целым ее картинам.
Так, читая живописное изображение победоносного въезда Ивана Васильевича в Москву, невольно вспомнишь старину о Чуриле, как пышно он выезжает из чиста поля в Киев и как женщины заглядываются на его походочку щапливую. «История о Казанском царстве» сама оказалась затем источником устной песни о взятии Казани, отразивши в ней не только образы, но и идеологию, сторонником которой был автор казанской повести.
Далее мы даем пересказ казанской «истории», почти исключительно в объеме ее риторического материала, который и приводим в подлинных цитатах. Самые факты излагаем постольку, поскольку они служат последовательности повествования и обнаруживают своим выбором и расположением искусство автора как историка. Географические и этнографические описания, детали воинской тактики и стратегии пришлось устранить. И в самом риторическом материале опущены повторные образы и развернутые с излишеством картины и лирические излияния. Опущены чудеса и проповеди, лишенные оригинальности. При такой сжатости пересказа оказалось возможным уменьшить объем произведения в 20 раз, сохранив важнейшие черты его стилистического облика.
Автор задумал «писанием изъявити» всю историю Казани «от начала Казанского царства, и откуда исперва и в какая лета и како быть почася, и о бывших великих победах с великими нашими самодержцы Московскими». Он начинает с утверждения, что от начала Руси «все то Русская земля была едина, идеже ныне стоит град Казань», и что тамошние жители болгары и им подвластные черемисы «обои же бяху служаще и дани дающе Русскому царству до Батыя царя». Остановившись на деятельности Ярослава Всеволодовича по устроению разрушенной Батыем великокняжеской столицы, г. Владимира, автор изображает татарское порабощение родины: «И осироте бо тогда и обнища великая наша Русская земля, и отъяся слава и честь ее, не во веки, и поработися богомерзску царю и лукавнейшу всея земли, и предана бысть, яко и Ерусалим в наказание Навходоносору, царю Вавилонскому, яко да тем смиритца. И от того времени обложен и нача первое великий князь Ярослав Всеволодич Владимирский царю Батыю в Золотую Орду дани давати… изнеможение видя людей своих и конечныя ради погибели земля своея, запустение еще же и злобы царевы бояся, и властителей его варвар насилие терпети не могуще. По нем же державнии наши Рустии сынове и внуцы его много лет выходы и оброки даваху царем в Великую Орду Златую, и повинующеся им и приимаху от них власти вси, ни по колену, ни по роду, но яко кто хощет, и как которого царь возлюбит. Бысть же злогорькая та и великая власть варварская над Рускою землею от Батыева времени по царство тоя же Златыя Орды царя Ахмата сына Зелет-Салтанова и по благоверного и по благочестивого великого князя Ивана Васильевича (III) Московского, иже взя и поработи под себе Великий Новград».
Далее рассказывается о поругании Иваном III басмы Ахмета и «о конечном запустении» Золотой Орды. «И тогда великая наша Руская земля свободися от ярма и покорися бесерменская; и нача обновлятися, яко от зимы и на тихую весну прилагатися и взыде паки на древнее свое величество и доброту и благолепие; яко же при великом князе первие при Владимере преславнем; ей же, премилостивый Христе, даждь расти яко младенцу и величатися и расширится и всюде пребывати в мужестве и совершение и до славного Твоего второго пришествия и до окончания века сего! И восия ныне стольный преславный град Москва, вторый Киев…»