Героические злоключения Бальтазара Кобера

Тристан Фредерик

Что особенно ему нравилось в этих ремеслах, так это точность движений, которую годы учения и труда доводили до такого идеального состояния, что работник делался составной частью своего изделия. Согбенные чеканщики со временем превращались в медную пластинку с высеченным на ней рисунком; золотых дел мастера, плавя, вытачивая и шлифуя, меняли свою форму вместе с металлом; столяры с желтыми от опилок головами постепенно сливались со своими досками; кузнецы претворялись в кузнечные горны. Бальтазар восхищался их инструментами, названия которых, часто довольно необычные, звучали приятно для его уха.

И вот, когда он остановился возле мастерской, где изготовляли лютни,

пытаясь понять, как играют на инструменте, которого он никогда раньше не видел, его позвал чей-то голос, прозвучавший из глубины домика. Он немного наклонился вправо и увидел совсем юную девушку – она знаками просила его подойти ближе. Ей еще не было и двенадцати лет; ее полусерьезное, полупроказливое лицо, казалось, излучало счастье. Бальтазар, очень удивленный и втайне очарованный, сделал шаг ей навстречу, потом другой. Его сердце стучало, как барабан во время атаки. Руки и ноги у него дрожали, и он не мог унять эту дрожь. Еще шаг – и ему показалось, что его сердце сейчас выскочит из груди. Он застыл на месте, парализованный, влажный от пота, онемевший, а очаровательная девочка приблизилась к нему грациозной походкой и ласково положила ладонь ему на плечо.

И тогда музыкальные инструменты, бездействовавшие в мастерской, дружно пробудились и вместе заиграли чудесную мелодию, какую можно услышать разве что в исполнении ангелов. Она звучала нежно, изысканно, кристально чисто и в то же время с такой силой, которая передвигает горы. По щекам Бальтазара струились слезы. Потом ему почудилось, что его тело стало пустым, прозрачным и таким невесомым, что его подошвы более не чувствовали касания к полу. Вот сейчас он улетит, подобно воздушному шарику, поднимется над крышами, исчезнет за облаками…

Музыка умолкла. И в этот момент, возможно, больше не принадлежавший времени, Бальтазар внятно услышал голос земли, которая с ним разговаривала. Она разговаривала с ним через свои деревья, своих птиц, свои поля и свои воды. Но это был голос, который долетал до него, как тихий и ласковый ветер, исходящий из самых глубин его существа. Потому что в этот миг он уже не чувствовал границы между своим, как ему раньше казалось, внутренним, миром и тем, что он наблюдал как нечто внешнее по отношению к нему. Был ли он частью вселенной, или наоборот, вселенная была в нем? Девочка смотрела на него и улыбалась.

Позже Бальтазар Кобер напишет:

«Эта встреча с Софией в образе девочки-ребенка была началом моей настоящей жизни, которую другие назовут „мистическим опытом“ или, более вероятно, „безумием“. До сих пор мои встречи были, главным образом, встречами с моим отцом Иоганном Сигизмундом, с его первой женой Валентиной и с моим братом-близнецом Гаспаром. Я также видел мельком, словно в ужасном кошмаре, лицо Эльзбеты, последней дочери Валентины. Но начиная с этого святого четверга 1596 года – день навеки благословенный! – передо мной щедро открылись сферы разума благодаря улыбке этой девочки и ладони, которую она положила мне на плечо. Потому что (необходимо ли в этом признаваться?) могучий поток любви излился на меня, когда взгляд Софии встретился с моим взглядом».

В действительности девочку звали Урсула, и она была самой младшей дочерью мастера Везенберга, который изготовлял лютни. Она не разговаривала, не обладала, казалось, здравым рассудком и не прекращала улыбаться, поэтому ее считали ребенком, отсталым в развитии. Однако за врожденную веселость, за грацию и вечную улыбку Урсулу уважали и любили – горожане даже называли ее «ангелом мастера Везенберга». Именно с этим ангелом и вошло для Бальтазара в привычку встречаться один раз в неделю, в четверг. Каждая

из этих встреч вызывала в нем такие сильные ощущения, что ему казалось, он больше не выдержит, но не успевал он расстаться с Урсулой, как снова жаждал ее увидеть.

9

Каммершульце и Циммерманн очень быстро заметили, как изменился Бальтазар после встречи с Урсулой. Хотя его прилежность в учении осталась неизменной, и его познания в области древнееврейского языка и мысли беспрерывно увеличивались, но с каких-то пор серьезность молодого человека сочеталась с такой дивной внутренней радостью, что нетрудно было догадаться: произошло какое-то очень важное событие, повлиявшее на его жизнь. Впрочем, сам же Бальтазар и открыл свою тайну алхимику.

– Учитель, – сказал ему он, – я встретил девочку, которая открывает глаза слепым и возвращает дар речи немым. И я страстно ее полюбил – той самой любовью, которая описывается в Священном Писании.

– Объясни понятнее, – сказал Каммершульце.

– А что я могу объяснить? Это не женщина, ведь она еще ребенок и, боюсь, никогда женщиной и не будет, так как она молчит. На самом деле это ангел, которого Бог послал, чтобы приобщить меня к небесной радости.

– Я тебе верю, – осторожно заметил Каммершульце, – но могу ли я с ней познакомиться?

– О, конечно! – воскликнул Бальтазар. – Она тоже будет очень рада познакомиться с вами. К тому же отец у нее очень славный.

Мастер Везенберг без труда понял, какими невинными были встречи его дочери и юноши. Он поставил в беседке два маленьких стула и стол, где двое детей встречались и проводили два часа, молча созерцая друг друга, после чего Бальтазар бегом возвращался к Циммерманну. Каммершульце был чрезвычайно растроган этой историей и поблагодарил Везенберга за его терпимость. Он объяснил мастеру-лютнисту, что у его ученика очень богатый внутренний мир и что через невинность Урсулы он общается с божественным светом. Везенберг охотно ему поверил, так как он наблюдал за поведением Бальтазара, когда тот сидел с его дочерью, и видел, что в эти минуты юноша как бы не чувствует ни окружающего мира, ни, в каком-то смысле, самого себя. Впоследствии наш друг объяснял, что именно во время этих встреч он получил откровение о том, в чем будет состоять его работа. Превращаясь в Софию или в мировую душу, Урсула выводила его в бесконечные пространства Слова, «так как если Богородица беременна Словом, то и слово также заключает в себе Богородицу, и это двойное единство открывает сердцу высшую реальность». И конечно, надо учитывать, что интеллектуальная подготовка мальчика помогла ему лучше понять значение этого внутреннего зова. Именно по этой причине Каммершульце предложил своему ученику записывать все, что ему запоминалось из этих его видений. Таким образом, первые произведения Кобера были созданы именно в то время на втором этаже в доме Циммерманна.

Он писал быстро и в едином порыве, так, словно кто-то диктовал ему текст. Ничто и никто не могли его остановить, когда он работал таким образом. Это продолжалось иногда четыре-пять часов, в течение которых Бальтазар писал без передышки. А когда наконец поднимался из-за стола, собранные в стопку листы бумаги были покрыты его мелким почерком, который еще находился под влиянием готического шрифта. Циммерманн подбирал эти страницы и читал их Каммершульце, когда Бальтазар уходил из дома. Оба были изумлены и поражены. «Это не из нашего мира», – говорили они. Но, само собой разумеется, они никогда не напоминали об этих писаниях юноше, возможно, из чувства деликатности, ограничиваясь тем, что тайно снимали с них точные копии.