Героиня мира
Шрифт:
— Он приносит свои извинения, работа в суде, — сказал Ретка. — Сидо, нам с тобой придется утешать друг друга, чтобы смягчить потерю.
Они отправились прочь, ступая по плитам террасы. Последние лучи солнца заиграли блестками на ее платье, словно никак не желая отрываться от нее.
— Дама у окна, — сказал Фенсер.
— Мне очень жаль, что я…
— Губернатор подумает, что ты состоишь на службе у кронианцев.
— Вполне возможно, если ему известно мое прошлое.
— В той мере, в какой это касается губернатора, у нас с тобой нет прошлого. Давай спустимся вниз и потанцуем.
Мы принялись танцевать в зале, ярко освещенном люстрами. Он больше не отпускал
Ретка и его лунная богиня куда-то запропастились.
Лишь наутро, уже вернувшись в комнаты, снятые в Эбондисе, Фенсер объявил мне, что станет жить в городе. Он получил должность на службе у Ретки. Ему необходимо оставаться поблизости. А мне будет куда веселей в стороне от всего этого, возле моря, столь благотворного для меня, помогающего сохранить мою красоту.
Я было подумала, не закатить ли сцену, по-женски, с плачем, воплями и расшвыриванием вещей вроде обездоленной возлюбленной из какой-нибудь театральной пьесы. Но я сочла это бессмысленным. Подобная сцена лишь оставит в душе темное пятно и неприятный привкус перед разлукой, которая, похоже, неизбежна.
Между городом и местом, расположенным дальше по побережью, курсирует пассажирский дилижанс, на котором я смогу добраться до старой проселочной дороги, ведущей в Ступени, оттуда несколько часов ходьбы до дома. Мы с Фенсером частенько забредали туда во время прогулок. На дворе лето, и две крестьянки, с которыми я познакомилась возле печей, когда готовила еду, отправятся той же дорогой. Я сама решила, что лучше всего мне добираться таким способом. Раз уж я в тягость Фенсеру, надо мне с ним распрощаться как можно скорей.
Выйдя из дилижанса, я избавилась от попутчиц, сказав крестьянкам, что мне хочется заглянуть к известной по всей деревне знахарке, которая жила на склоне вздымавшегося у дороги холма.
Похоже, они ничуть не удивились. Я догадалась по их понимающему виду: они решили, будто я беременна и хочу либо убедиться в этом, либо избавиться от плода.
Но на самом деле у меня не было такой причины, да и вообще ни малейшего повода для посещения знахарки. Она не в силах мне помочь. Я уже ломала над этим голову. И ответа не нашла.
Я хотела его любви и, вероятно, добилась ее. Но мы существовали раздельно. Его тело утоляло мой голод. Но ум и сердце оставались за прикрытым ставнями окном. Мне удавалось посмотреть сквозь щелочку на свет и кое-что заметить мельком, но стать частью происходящего внутри него я не могла.
Так было всегда. Ничто из виденного мной не убедило меня в обратном. Даже моя мама, которая последовала за папой в украшенную башнями клетку для смертников, даже ей приходилось разлучаться с отцом и жить со мной, хотя — о, я ничуть не сомневалась в этом! — она всей душой желала лишь одного: остаться с ним. Она стойко переносила испытания, не теряя обаяния. Научусь ли я вести себя так же?
Я напрасно задержалась в дороге, позабыв о вероятной опасности, а может, мне было все равно.
День сгустился, на всем вокруг лежала позолота. В траве пробегали зайцы. В какой-то момент мне показалось, будто я вижу на одном из высоких уступов козерога, застывшего среди прозрачного золота. Дикая мята, лаванда и шафран окутали холмы дымкой; я слышала, как журчит речная вода. В небе, подобно божеству, парил орел. От всей этой красоты у меня еще сильнее сжалось сердце. Стоило моей душе потянуться к радости, как тут же являлось напоминание, жгучая боль утраты, а возможно, и предчувствие.
Но тем не менее
Деревня показалась перед закатом. Я обрадовалась этому, поскольку понимала, что мне не следует в одиночку бродить в темноте среди холмов.
После захода солнца познается своеобычность острова. Словно где-то в глубочайшей впадине под тобой шевелится многовековая змея — древность этой земли. И тогда воздух начинает дрожать, появляются маленькие расплывчатые вспышки остаточного свечения среди облаков, а на поверхность моря ложится фосфоресцирующий след. Восходит Веспаль, звезда Исибри, ослепительная жидкая жемчужина.
Я прилегла на склоне холма и плакала до тех пор, пока не прилетел ветер, не погладил меня по волосам и не сказал, что мне пора уходить, пора отправляться домой, ведь у меня есть дом и есть любимый. И я должна быть довольна.
Но когда я добралась до дома и зашла внутрь, наши комнаты показались мне пустыми и заброшенными, как будто мы уезжали на целый год, и я никак не могла понять, что же мне тут делать среди сгущающейся ночи, не могла вспомнить, как надо жить. Я присела у стола и стала слушать, как шумит море, а пальцы мои все двигались, ощупывая то контуры кольца с дельфинами, то сучок в дереве столешницы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Лето было в разгаре, стало так засушливо и жарко, что даже море казалось сухим. Весь день напролет щелкали огнивом сверчки, а ночью к их трескотне добавлялись вздохи океана. Я завела привычку ночевать на террасе, подкладывая под себя несколько одеял, и пока я спала, какие-то незримые злодеи-насекомые вдоволь напивались моей кровушки — до тех пор, пока я не раздобыла в деревне мазь, которая пришлась им не по вкусу.
Теперь я снова стала спать днем. Вернувшаяся привычка казалась мне отвратительной. Я понимала, что в ней выражается мое состояние летаргии и беспомощности, никудышные перспективы моей жизни. Сны, видевшиеся мне днем, зачастую бывали странными и страшными. Все дурные воспоминания приползли обратно. Иногда мне снилось, будто ночью мы с Фенсером врозь оказались в городе с высокими домами. Меня затолкали в толпе и отмели в сторону. И никто не хотел сказать мне, куда он ушел, а я знала, что найти его необходимо. Но мне так и не удалось этого сделать.
Я заставляла себя выходить на прогулки и слонялась по округе. Я собирала цветы, плоды, а иногда росшие на холмах дикие травы, которые приносила домой и сушила для приправ. Я часто радовалась, гуляя на солнышке, когда за дымкой из пыли и света все окружающее виделось мне не совсем ясно. При мысли о Фенсере радость как рукой снимало.
Теперь он появлялся у меня в качестве гостя. Он приезжал на мыс раза два в месяц на ухоженном коне из городской конюшни, который теперь перешел в его владение, а если связанные со службой дела не позволяли ему навестить меня, я всякий раз получала письмо. Он привозил мне подарки: бусы, браслеты, прозрачные шарфы, расшитые золотой нитью. Прибиравшая у нас в комнатах девушка готовила что-нибудь необычное на ужин. Она чуть ли не добела выскребала столешницу, обмахивала метлой потолки, а когда мы с ней застилали кровать, подолгу глядела на подушку, на которой, по ее мнению, спал Фенсер. Она завидовала тому, что у меня такой молодой красивый супруг. Конечно, ведь если у нее и был свой муж, он уходил в море на рыболовном судне и отсутствовал по нескольку месяцев, а мог и вовсе не вернуться, если море пожелает призвать его к себе.