Герой конца века
Шрифт:
Савин почувствовал прилив бессильной злобы и далеко швырнул от себя газету.
Ему живо представилась сцена благодарности рекламируемой и одаряемой артистки с теми, кто участвовал в этих рекламах и подношениях.
Он был сумрачен целый день и дал даже себе зарок не читать русских газет, и старался забыть прочтенное.
Но теперь он вспомнил… Вспомнил потому, что мысль, что в ложе сидела Гранпа, заставила похолодеть его сердце.
«Нет, это не она!.. Но какое сходство… Быть может, эту встречу мне приготовила наконец обернувшаяся ко мне лицом фортуна… — мелькнуло в его уме. — Быть может, я найду здесь то, что потерял там, такую любовь, которая, подобно солнцу, осветит окружающую меня беспросветную тьму…»
Так мечтал идеалист по натуре, Савин, не отводя бинокля от поразившей его сходством с Гранпа молоденькой девушки.
Ее пепельного, как и у Марго, цвета волосы чудно гармонировали с красивым личиком и большими выразительными темно-голубыми глазами.
Савину показалось даже, что она лучше Гранпа.
«Конечно, лучше настоящей…» — пронеслась в его голове злобная ревнивая мысль.
Его мечтательный столбняк был нарушен возвратившимся в партер Николеско.
Последний, однако, должен был дотронуться до его плеча, чтобы вернуть к действительности.
— Кто это? Вы не знаете?.. — были первые слова очнувшегося Савина.
Сметливый румын направил свой взгляд по направлению взгляда Николая Герасимовича и сразу догадался, о ком спрашивают его.
— Это графиня Марифоски с дочерью…
— Как ее зовут?
— Кого?
— Конечно, дочь.
— Анжелика.
— Вы знакомы с ними? — радостно воскликнул Савин, увидав, что мать и дочь приветливо кивком головы ответили на поклон Николеско.
— Да.
— Вы можете представить меня?
— Отчего же. В следующий антракт я попрошу позволения.
— Кто они такие?
— Мать родом англичанка, вышла замуж за итальянского графа Марифоски, который ее обобрал и бросил… Говорят, они теперь находятся в очень стеснительном положении.
— Гм… — загадочно промычал Савин. Хитрый румын лукаво посмотрел на него.
В это время поднялся занавес для второго акта. Николай Герасимович рассеянно смотрел на сцену, то и дело направляя бинокль на заинтересовавшую его ложу второго яруса. Акт казался ему бесконечно длинным. Наконец при громе рукоплесканий занавес опустился.
— Идите же, идите… — почти с мольбой в голосе проговорил Савин, обращаясь к Николеско, неистово аплодировавшему.
— Иду, иду… — с лукавой, змеиной, не покидавшей его губ улыбкой, сказал румын и вышел из зрительной залы.
Николай Герасимович со страхом и надеждой вперил бинокль на ложу Марифоски и нетерпеливо ожидал появления в ней Николеско.
Вот, наконец, он появился, поздоровался с дамами, сперва со старшей, затем с младшей и что-то начал говорить.
«Это он обо мне…» — догадался Савин, тем более, что графиня и дочь — он видел это — обе обернулись в его сторону.
Сердце его замерло.
Николеско кончил, старшая — мать кивнула головой в знак согласия.
Савин перестал смотреть в бинокль и замер на своем кресле, ожидая возвращения румына.
Ему снова почему-то подумалось, что последний не идет слишком долго.
Он украдкой, с боязнью, бросил взгляд на ложу. Николеско в ней не было.
Николаю Герасимовичу показалось, что графиня и ее дочь продолжали смотреть на него.
— Пойдемте, они очень рады… — вдруг совершенно неожиданно, как это всегда бывает при ожидании, как из земли вырос рядом с ним румын.
Савин вскочил и последовал за Николеско. Обе дамы приняли Николая Герасимовича очень любезно.
Румын, пробыв в ложе с минуту, извинился необходимостью пройти к жене и вышел.
— Передайте синьоре, что она восхитительна! — бросила ему вдогонку графиня Марифоски.
— И от меня тоже, тоже… — добавила Анжелика. Савин стоял и молча любовался последней.
Вблизи она была еще лучше, нежели издали, — редкое свойство женщин.
Она встала, чтобы пересесть на другой стул и дать место около себя Николаю Герасимовичу, и оказалась высокой, стройной, прелестно сложенной.
— Садитесь… — с утонченной любезностью сказали мать и дочь, в один голос.
Савин сел.
Между ним и Анжеликой завязался тот непринужденный разговор, который умеют вести веселые, умные и воспитанные девушки.
Николай Герасимович был сразу очарован.
Ему припомнились вечера бабушки Гранпа, и он даже не знал, может ли он отдать предпочтение им перед этими мгновеньями.
Он с жаром рассказывал своей очаровательной собеседнице о своем путешествии, о впечатлении, которое он вынес из пребывания в Риме, сперва во время карнавала, затем из аудиенции, которой его удостоил святой отец.
Анжелика слушала с тем, не только любезным, но любознательным вниманием, которое подкупает, ободряет и одушевляет рассказчика, изредка вставляя остроумные замечания.
Незаметно прошел довольно длинный антракт и взвился занавес.
Савин поднялся.
— Останьтесь с нами… — чуть слышно произнесла Анжелика.
Николай Герасимович, не помня себя от восторга, как автомат опустился на стул.
Таким образом он незаметно просидел до конца спектакля, который, как показалось ему, шел очень скоро, с почти мгновенными антрактами.
С согласия дам, он пошел их проводить.
Что-то родное чувствовалось для него в них, и ему казалось, что он даже знаком с ними целые годы.
Графиня Марифоски с дочерью жила напротив той гостиницы, где остановился Савин, на piazza St. Carlo.
— Надеюсь, вы зайдете к нам… Хоть завтра… Мы всегда дома… — сказала, прощаясь, графиня.
Анжелика, как, по крайней мере, почудилось Николаю Герасимовичу, подкрепила эту просьбу нежным взглядом.
— Я сочту за честь, за особое удовольствие… — рассыпался в любезностях Савин.