Герой конца века
Шрифт:
Ссора произошла сравнительно из-за пустяков.
Лили была, как известно, очень своенравна и капризна, не терпела противоречий и отказа.
Ее желания, прихоти должны были быть законом для окружающих и особенно для близкого ей человека, малейший спор со стороны которого вызывал бурную сцену.
В одно даже непрекрасное утро вскоре после возвращения его из Флоренции, он был крайне удивлен визитом господина Маркесини, придворного ювелира в Неаполе.
Оказалось, что он явился со счетом в двадцать с чем-то тысяч франков за купленные Лили в его магазине вещи.
В этом счете фигурировали, между прочим, пара бриллиантовых серег, солитеров и брошь, стоящая шестнадцать тысяч франков, которые Лили взяла у него в отсутствие Николая Герасимовича и даже не сказала ему об этом по его возвращении.
Попросив господина Маркесини подождать его в кабинете, Савин пошел объясниться с Лили.
Эта выходка была слишком крупной, чтобы оставить ее без последствий. Он не мог бросать так десятки тысяч, и решился раз и навсегда прекратить подобное мотовство.
XXII
ИЗ-ЗА БРИЛЛИАНТОВ
Лили была в своем будуаре.
Это была прелестная комнатка, вся светло-голубая. Стены были обиты голубым атласом, низенькая мебель, кушетка, диванчики, креслица, пуфы такого же цвета составляли меблировку этой комнаты-бомбоньерки, с одноцветными шелковыми занавесями и портьерами на окнах и дверях. Небольшой черного дерева, резной письменный стол и три этажерки были полны всевозможных безделушек, а два зеркальные шкафа дополняли убранство.
Направо от входа стоял туалет в стиле ренесанс с огромным зеркалом.
Лили сидела перед этим туалетом, и Антуанетта причесывала ей волосы.
Николай Герасимович стремительно вошел в будуар. Молодая женщина быстро повернула голову, но Антуанетта успела воткнуть последнюю шпильку и отступила.
Прическа была кончена.
— Вышли Антуанетту, мне надо переговорить с тобой… — сказал Савин, садясь на один из пуфов, стоявших рядом с туалетным табуретом, на котором сидела Лили.
— Что такое? — уставила она на него глаза.
— Прошу тебя…
— Антуанетта, вы мне больше не нужны… — обратилась к горничной Лили.
Та быстро вышла из будуара.
Лили снова перевела вопросительно-недоумевающий взгляд на Николая Герасимовича.
Он молча ей подал счет Маркесини.
— Счет Маркесини!.. — сказала она, улыбаясь.
— Да, счет Маркесини и, как ты видишь, на большую сумму, двадцать тысяч восемьсот франков…
— Знаю… Что же из этого?
— Как, что из этого? К чему было покупать все это, когда я просил тебя не бросать так деньгами. Я не миллионер, как Шварцредер, и должен жить по средствам. Этот счет я даже не могу уплатить…
— Вот как… — надула она губки. — Что же делать…
— Очень просто… Возврати господину Маркесини последнюю твою покупку, серьги и брошь, за которые я положительно отказываюсь платить деньги.
— Как, — вспыхнула Лили, — ты не можешь заплатить этого пустого счета, когда у тебя лежит более ста тысяч франков в разных ценных бумагах…
— Я говорю тебе, что не могу…
— Мне эти бриллианты очень понравились, это старинные камни… — продолжала она, не обратив внимания на его заявление. — Они были поручены Маркесини на комиссию, и ты сам убедишься, увидев их, что это прекрасная, выгодная покупка. Такой парюр за шестнадцать тысяч франков — просто даром!.. Даже m-r Битини и тот советовал мне скорее купить их, чтобы кто-нибудь не перебил их у меня!..
Говоря все это скороговоркой, Лили вскочила с табурета, открыла один из шкафов и достала из него свою шкатулку с драгоценностями, из которой вынула экран голубого бархата и подала Савину.
— Ну, смотри сам, Нике, какая прелесть, какие огромные камни и как они блестят… Похвали же твою Лили, скажи ей, что она умница и не брани ее.
С этими словами она пылко обвила его шею своими обнаженными, так как на ней был голубой пеньюар с разрезными рукавами, руками и стала целовать.
— Лили, голубчик мой, — отвечал он, в свою очередь нежно целуя ее, — я бы с радостью исполнил твою просьбу, но в настоящую минуту положительно не могу бросить такой крупный куш. Мы и так тратим с тобой больше, чем я могу тратить по своему состоянию… Сто тысяч франков, о которых ты говоришь, составляют часть моего капитала, на который мы должны жить и с которого можем тратить только одни проценты. Будь ты благоразумнее, моя милая, и сделай, как я тебя прошу… Возврати этот парюр ювелиру, остальные же деньги по счету я заплачу…
Не успел он договорить этих слов, как она быстро отскочила от него… Слезы брызнули из ее глаз, и она начала рвать на себе кружева пеньюара и, схватив наконец экран с бриллиантами, бросила его на пол.
— Если вы жалеете каких-нибудь шестнадцати тысяч для меня, то берите эти бриллианты и отдавайте, кому хотите…
— Но, милая Лили, перестань, успокойся!
— Оставьте меня, берите и уходите!
— Я не хочу действовать таким образом, я хочу, чтобы ты сама согласилась со мной…
— Ни с чем я не могу согласиться… Оставьте меня… Говорю вам…
Ничего не добившись, Николай Герасимович вышел, сильно хлопнув дверью, и заплатил по счету.
Эта история охладила их отношения.
Лили, видимо, дулась на него, была скучна и рассеянна.
На Савина эта история подействовала совершенно иначе.
Он не сердился на Лили, а жалел ее, жалел вместе с тем и себя.
Ему стало еще яснее, что любовь к нему Лили ни более, ни менее, как порыв страсти, каприз, но не искреннее чувство.
Он же сильно и глубоко любил ее и вырвать это чувство у себя из сердца был не в силах.
Это его мучило и заставляло страдать.
Он понимал всю неосновательность его увлечения и невозможность поддерживать долее прежние отношения к Лили.
Благоразумие подсказывало ему необходимость прервать эту связь, клонящуюся к его разорению, и все равно не могущую долго просуществовать, если он будет удерживать Лили от мотовства.
Теперь ему стало ясно, что она неисправима, несмотря на ее слова в замке де Дион.