Герой конца века
Шрифт:
Видимо осмотр был произведен с иной точки зрения, нежели осмотр его денщика, так как Гофтреппе довольно холодно произнес:
— Что вам угодно?
Мардарьева вскочила при его входе с пуфа и стояла перед ним смущенная, растерянная.
Вся кровь бросилась ей в лицо.
Он заметил ее смущение и более мягко произнес:
— Садитесь, пожалуйста.
Софья Александровна машинально опустилась на пуф. Гофтреппе сел на другой и вопросительно поглядел на посетительницу.
— Я весь к вашим услугам.
— Извините меня. Я, быть может, покажусь вам очень странной, чтобы не сказать более… — начала дрожащим голосом Мардарьева, — но мне подумалось, что если человек счастлив, то ему хочется, чтобы как можно более людей были также счастливы.
Она остановилась перевести дух. Федор Карлович смотрел на нее удивленным взглядом.
— Но почему вы думаете, что я так счастлив? — спросил он с полуулыбкой.
— Слухом земля полнится… — уклончиво, но уже более храбро ответила она. — А разве неправда?
— Положим, правда… — сказал он. — Но в чем же дело? В его голосе уже слышалось дружелюбие.
Мардарьева обладала чрезвычайно симпатичным голосом, проникавшим в душу. Она знала это и в настоящую минуту во всю пользовалась своими голосовыми средствами.
Увидав, что она достаточно размягчила сердце своего собеседника, она поняла, что половина победы одержана, и смущение ее прошло.
Его дружеский ответ, казалось ей, соединял их ближе, и она отвечала:
— Я не говорю, что счастливый человек должен делать счастливых всех без разбору, направо и налево, это невозможно, но тех, кто так или иначе содействовал его счастью, кто был косвенною причиною его, те, по моему мнению, имеют право желать, чтобы на них он обратил свое внимание.
— Содействовали… были причиной?.. — недоумевающим тоном повторил Гофтреппе. — Простите меня, но я не понимаю, кто содействовал, кто был причиной?
— Косвенной, Федор Карлович, косвенной.
— Ну, хоть косвенной… Вы?
— Отчасти и я, но более всего мой муж.
— Ваш муж?
— Да. И к тому же он играл в этом деле чисто пассивную роль и был обманут.
— Расскажите, в чем дело. Это интересно, — заметил Федор Карлович.
Софья Александровна начала подробный рассказ.
Она не упомянула, конечно, каким образом и за что был получен вексель Савина ее мужем, а начала прямо с визита последнего к Николаю Герасимовичу в «Европейскую» гостиницу и разрыва векселя, объяснила, что на это личное свидание Вадима Григорьевича с Савиным подбил ее мужа ростовщик Алфимов, который затем хотел купить у него разорванный вексель и жалобу на Савина за сто рублей. Передала в лицах, что очень рассмешило Гофтреппе, свое объяснение с Алхимиком и увеличение покупной суммы векселя и прошения до тысячи двухсот рублей — последствие этого объяснения.
— Теперь же оказалось, что Корнилий Потапович действовал в пользу Колесина, которому во что бы то ни стало надо было устранить Савина со своей дороги, — заключила она.
— Да, действительно, эта крашеная кукла сильно увивалась за Марго, но она прямо не переносила его, хотя родительским сердцам он был приятен.
Федор Карлович с горечью подчеркнул слово «родительским».
— Ему-то он и продал этот вексель в четыре тысячи рублей и жалобу за пять тысяч. Савин был выслан, но его отсутствие не помогло, да оно и понятно, было присутствие другого, еще более опасного… — окончила рассказ Мардарьева, произнеся последние слова с обворожительной улыбкой.
Гофтреппе сидя поклонился с улыбкой на этот умело сказанный комплимент.
— Вы, пожалуй, правы, ваш супруг помог мне, но точно так же помог и ваш Алхимик, как вы его называете, и Колесия. Не должен же я и их хотеть сделать счастливыми.
Он расхохотался.
— Они и без того счастливы, по-своему, — заметила Софья Александровна, — а мы…
В ее голосе прозвучали ноты, полные грусти. Федор Карлович сочувственно посмотрел на нее.
— Я пошутил, — произнес он, — и хотя помощь ваша и вашего мужа в деле моего счастья и очень отдаленная, я, слушая ваш рассказ, приятно провел время, и за одно это готов исполнить всякую вашу просьбу, если она в моих силах.
— О, — воскликнула Мардарьева, — исполнение моей просьбы для вас не будет стоить получасу времени, несколько слов разве.
— В каком это отношении вы меня считаете настолько всемогущим?
— В помощи людям, которые далеки от желания многого.
— Но все-таки?
Софья Александровна, однако, прежде нежели изложить сущность своей просьбы, описала в мрачных красках свое положение с мужем, не имеющим ни занятий, ни места, с сыном и дочерью, которых всех троих она должна содержать неблагодарной работой иглой.
— Надо, кроме того, и прилично одеться, хоть мне, так как я бываю в домах за заказами, нельзя же идти туда в рубище, — заметила она.
Гофтреппе не прерывал ее, ему нравился звук ее голоса. На его лице даже выразилось непритворное сочувствие ее положению.
— Мне хотелось бы только одного — определить мужа в околодочные надзиратели.
— Только-то?.. — расхохотался Федор Карлович. — Это действительно немного и, как кажется, я смогу вам это устроить.
— Я буду считать вас своим благодетелем… — встала Мардарьева.
— Прикажите подать ему завтра же докладную записку, а я походатайствую.
— Благодарю, благодарю вас.
Он подал ей руку.
Она наклонилась с видимым желанием ее поцеловать.
— Что вы, что вы, перестаньте… Все будет сделано, это такие пустяки, — вырвал он руку.
— Благодарю вас, завтра он подаст… Простите, что обеспокоила.
Она повернулась, чтобы уйти.
— Подождите минуту, — сказал он и вышел из кабинета.
Софья Александровна стояла, не понимая, зачем он удержал ее.