Герой Рима
Шрифт:
— Я подумаю об этом. Продолжай.
— Ваш новый порт Лондиниум продолжает расти… — Сенека позволил своему голосу упасть до тихого бормотания, перечисляя достоинства провинции. Это была другая часть игры. Он обнаружил, что сочетание темпа и подачи может загипнотизировать мальчика, и он может позволить своему разуму увлечься другими предметами, в то время как его язык перекатывается с фактами и цифрами, которые он выучил наизусть за несколько коротких часов ранее в тот день. Он думал, что это был исключительный талант, но он никогда не стал бы им хвастаться, в отличие от других талантов, за которые он и мир должны быть вечно благодарны: его ораторский талант; его тонкость аргумента; как он мог перевернуть простой предмет с ног на голову и наизнанку и найти удовлетворительное заключение, которое ускользнуло бы от любого другого человека. Сегодня его мысли обратились к Клавдию. Тот тоже был своего рода гений. Гений выживания. Но в конце концов он принял смерть так же кротко, как жертвенный агнец в храме Фортуны. Не только принял, но и понял. Клавдий знал о намерениях Агриппины, Сенека был в этом уверен. Так почему же, когда было бы так просто сослаться на усталость или настоять на том, чтобы другой откусил первый кусок, он с таким энтузиазмом проглотил роковую порцию? Был ли это случай жизни, прожитой так хорошо, что человек, который ее прожил, узнал свое время? Конечно нет. Близость к Клавдию и змеиному гнезду, которое он называл своими советниками, была почти так же опасна, как и близость к Калигуле, память о котором поносили. Между ними эта пара стоила ему девяти лет жизни; девять долгих лет жары, ветра и пыли, проведенных в изгнании на Корсике. Небольшой укол – отчасти вины, отчасти раздражения – напомнил ему о собственном соучастии, и он изо всех сил пытался подавить его. Это было ощущение, которое он часто испытывал на протяжении многих лет. Как мог человек быть таким… проницательным? Да, проницательный: надо быть точным в словах... как мог такой человек поддаться сиюминутной глупости, а может быть, и не такой сиюминутной, которая поставила бы под угрозу не только карьеру, но и самое существование? Но самоанализ, как и жалость к себе, мог быть разрушительным, и он заставил себя сконцентрироваться. Слишком поздно.
— Значит, мы до сих пор не знаем источник золота острова? — Резкий голос прервал его мысли. Он понял, что его тон, должно быть, дрогнул, что позволило разрушить заклинание.
— Верно, Цезарь, — мягко признал он. — Но мы едва коснулись поверхности земель силуров. Даже сейчас ваши инженеры ищут источник. Правда заключалась в том, что ожидания Империи должны были оправдаться за много лет до этого и оправдались бы, если бы не упрямство мятежника Каратака, который продержался в силурских горах почти десятилетие до своего пленения.
Эксплуатация. Можно было скрывать причины военной кампании под любым видом – до сих пор существовали подозрения относительно истинных мотивов вторжения Клавдия в Британию, – но главной целью всегда была эксплуатация. Использование природных ресурсов. Эксплуатация земли. Эксплуатация народов. А покойный и много оклеветанный Клавдий оказался мастером эксплуатации. Более того, эксплуатируемые не подозревали об этом до тех пор, пока не был поставлен крючок или пока не закрылась ловушка. Первые субсидии — или ссуды: одна не хуже другой, одну можно спутать с другой, и кто узнает правду к тому времени, когда будет востребована ссуда? Подарки, связывавшие воинственных королей Британии с Римом. Подарки, которые влекли за собой обязательства. А с обязательствами пришли налоги, что означало больше субсидий, больше кредитов: больше долга.
— Тем не менее расходы на содержание наших легионов едва покрываются налоговыми поступлениями. — Как будто Император прочитал его мысли. Он уже должен был научиться никогда не недооценивать ум, скрывающийся за маской ребенка. — Прибыль наших предприятий незначительна или отсутствует. Первоначальные затраты огромные, но неокупаемые. Я вижу мало прибыли в Британии. Может, пришло время отступать?
Сенека кивнул в знак признательности и позволил себе снисходительную улыбку, хотя кровь застыла в его жилах. Нерон был не единственным актером в комнате. — Но разве история не учит нас, что терпение – величайшая добродетель инвестора? Что поспешность может дорого обойтись деловому партнеру?
Молодой человек нахмурился и наклонился вперед на позолоченном троне, одной рукой – правой – поднятой, чтобы погладить гладкую, почти младенческую кожу подбородка. Поза мыслителя. Правитель, размышляющий о самых важных делах. В конце концов, он заговорил. — Возможно, но от терпения животы не наполняются. Разве ты не учил меня также, что сытые животы и полная арена – вот что удерживает толпу на улицах?
— Конечно, Цезарь. — На самом деле именно Клавдий поделился этой довольно грубой мудростью. Сенека позволил тончайшей нотке раздражения просочиться в свой тон. — Я всего лишь выступаю против поспешных решений. Большая стратегия не должна решаться подобно двум нищим, торгующимся на улицах. У вас есть другие советники. Возможно, префект преторианцев более компетентен в военных вопросах.
Глаза сузились. — Ваш самый близкий друг, Афраний Бурр?
— Тогда ваш губернатор провинции. Гай Светоний Паулин. Несомненно, ни одно решение не должно приниматься без предварительного обсуждения с наиболее способным к просветлению человеком. Позови Паулина домой и расспроси его, как ты допрашивал меня. Возможно, его ответы будут более приемлемыми, чем мое собственное скромное мнение.
Нерон рассмеялся; это был детский смех, пронзительный и легкий. — Я обидел тебя, дражайший Сенека? Огорчает ли учителя непонимание ученика? Тогда прими мои извинения. Иногда заботы об Империи вытесняют твои учения из моей головы. Давай на минуту отложим тему Британии. Ну же, объясни мне еще раз, почему император больше всего нуждается в сострадании и милосердии. Разве недостаточно было бы мудрости во всем?
Сенека покачал головой. — Во-первых, Цезарь не может оскорбить, а только вызвать беспокойство – и Британия по праву должна быть предметом нашего беспокойства. Но, к милосердию. Ваш отчим, Божественный Клавдий, проявил милосердие, когда освободил британского военачальника Каратака от удушения веревкой. Тем не менее, он также показал мудрость и государственную мудрость. Ибо, оставив в живых могучего воина — того, кто преклонил колени перед ним после поражения, — он обрел живой памятник своему величию и тем укрепил свою собственную безопасность и безопасность Рима. Поскольку вместе с безопасностью приходит и стабильность, разве не выиграли от этого все, от низшего раба до высшего сенатора?
— Но…
Через час Сенека вышел из комнаты и направился мимо одинаковых фигур пары неизвестных преторианцев в коридор. Как только он убедился, что он один, он оперся одной рукой о окрашенную стену для поддержки и проглотил желчь, которая заполнила его горло. Пот спутал его волосы, а вонь страха от собственного тела заполнила ноздри. Нерон знал. Конечно, он знал. Пришло время действовать. Он должен немедленно отозвать свои британские инвестиции. Если легионы уйдут, все будет потеряно. Все это. Что он мог сделать, чтобы обеспечить безопасность своего состояния? Возникла идея, и он увидел лицо, худое, горбоносое, жалкое лицо. Мог ли он доверять ему? Мог ли он позволить себе этого не делать? Да. Это должно было бы сделать.
Эгоистичная паника отступила, и он задумался о более широких, ужасных последствиях, если Нерон продолжит свою угрозу. Миллиарды сестерциев потрачены впустую на шестнадцать лет безрассудства. Десяток потенциальных союзников в одно мгновение превратились в определенных врагов. Он перечислил в уме племенные королевства провинции и попытался подсчитать цену ухода. Легионы лишат их всех остатков богатства, каждого бушеля зерна и каждой коровы, захватив десятки тысяч рабов и заложников, чтобы обеспечить их подчинение в будущем. Согласие! Остров будет голодать, и наследием этого голода будет вражда на тысячу лет. А они были так близко. Золотые рудники силуров и бригантские свинцовые запасы изменили бы все. Нет, этого не должно случится. Он не мог этого допустить. Но сначала ему нужно было вернуть свое состояние.
Он закрыл глаза и попытался собраться. Мраморные бюсты Клавдия, Калигулы, Тиберия, Августа и Божественного Юлия, великого пантеона Рима, смотрели на него из своих ниш, когда он быстро проходил мимо них. Все императоры, по крайней мере трое тиранов, и каждый, как он думал, оставил Рим хуже, чем он его получил. Мог ли Нерон быть другим? Был ли он, Луций Анней Сенека, в состоянии сделать его другим? Здесь, в самом сердце дворцового комплекса, было прохладно, и он чувствовал, как по линии роста волос выступил пот. Его мысли вернулись к предыдущему разговору. Да, он знал.