Герой своего времени. Книга о Викторе Агееве
Шрифт:
Шестидесятники не вполне бескорыстно распорядились мигом оттепели. Но признаем, что всем нам повезло, что на виду оказались и задержались они. Пусть некоторым из их лидеров пришлось и душой покривить, чтобы из седла не вылететь. Хуже было бы, не сохрани они позиций до худших времен, которые не заставили себя ждать.
Человек, поддерживающий возрожденные в 1960-е годы надежды, если не уходил в опалу (а кто, как и в былые времена, в тюрьму) или в подполье, постепенно сникал или слишком уж тщательно камуфлировался (я не говорю, разумеется, про скурвившихся).
Догадываюсь, что вряд ли буду понят без обид и ревности. Но характер этого повествования вынуждает меня сознаться, что
Вероятнее всего, в самой драматургии спорта наивысших достижений генерировались существенные преимущества перед подцензурным миром искусства и литературы.
В кино, в литературе и театре художественные прибавления (уж простите, буду пока придерживаться физкультурной речи) подвластно регламентировались – нельзя избавиться от мысли, что власть нарочно портила вкус вверенного ей населения огромной страны, не просто огрубляя его, но и примитивизируя.
Работники искусства и литературы вынужденно переставали полагаться на своего читателя и зрителя. Избегали нюансов. Обращались к наиболее уязвимым для этой же цензуры средствам публицистики. В ходу как главный козырь и достоинство вольнодумства стало понятие гражданственности. В чем, однако, не могло не таиться лукавства.
Прогрессивные деятели не в состоянии были славить, а не критиковать то отечество, которое есть, – и в чьем многолетнем существовании реалист тщетно заставлял себя усомниться. Но начальство не очень-то и разрешало обращаться к реалиям советского быта, не трансформируя их соответственно лозунгам и декларациям. Поэтому и самые либеральные из официально признанных в искусстве и литературе лиц попадались (вместе с завоеванной ими аудиторией) в расставленную советской идеологией ловушку. Апеллировали к гражданственности в несуществующем для истинных граждан государстве. Принимали навязанные им правила игры, сгоряча, конечно, их нарушая. Идеологические рефери, подобно футбольным судьям, показывали им желтые и красные карточки, иногда, в самые вегетарианские времена, правда, ограничивались устными замечаниями…
Спортсмен биологически запрограммирован на победу. И пока он побеждает, власть повернута к нему наиболее эффектной, привлекательной стороной. А на вовсе не нужное ему понукание он, привычный к советским порядкам, не сильно бывает обижен. Требования, в общем-то, не расходятся с его намерениями.
Мне показалось, что идеологический прессинг скорее всего даже льстит гладиатору – он чувствует себя существенной частью державы, империи. На инакомыслие – в правозащитном толковании – у него попросту времени нет.
Как же получалось, что спортивная, а не какая-либо другая среда порождала людей, наиболее отвечающих эстетическим идеалам неразрешенного вольнодумства? Причем не только на арене, но и в быту, контролируемом в советские времена с почти инквизиторской суровостью…
В 1960-е годы прославились ведь и чемпионы, не уступавшие или почти не уступавшие в дарованиях Власову, Брумелю, Талю, Воронину, Агееву, Кучинской, однако в рамках заданной правильности ничуть не тяготившихся душевно (либо не подававших вида, что все-таки тяготятся). Но чемпионы без «придури» (или «придурь» эту скрывавшие) и не оставили после себя загадки для последующих десятилетий, хотя как символы и эмблемы в спортивной истории задержались.
Может быть, в том-то и дело, что названные мною вряд ли могут быть примером для подражания в силу их самих же мучившей неподражаемости, обрекавшей на ту или иную форму одиночества? Хотя и не поручусь, что одинокими в конце концов не ощущали себя и невзбрыкивающие символы-эмблемы…
Виктор Агеев – герой своего времени
Большинство из тех, в чей ряд я, не задумываясь, включил Виктора Агеева, а не Лагутина или Попенченко, фигурируют в разного вида символических списках, составляемых экспертами и журналистами в конце XX века.
У моего героя объективных возможностей попасть туда не было. Но учитывая своеобразие страны, где он жил, дрался и не затерялся, смешавшись с массой утративших к себе интерес людей, абсолютному признанию всегда препятствует недостаток или полное отсутствие признания на бюрократических этажах. И недополученное в общем порядке с лихвой, по-моему, возмещается мифом частного присутствия в истории…
Что из того, что Агеева первым в его жанре не назовут, как поспешили бы сделать, заговори мы про Брумеля, про Власова, про Яшина?
Ведь сказал же про него писатель, наиболее чутко выразивший молодое брожение 1960-х, Василий Аксенов: «В любой другой стране он стал бы кумиром молодежи». У нас же в ту пору подобные качества не могли быть в чести. Сам Агеев иронизировал: чемпиону нашего бокса требовался имидж комсомольца.
Знаменитого боксера В. Агеева узнавали автоинспекторы
Образ Агеева продолжал существовать, что бывает крайне редко, и безотносительно успехов на ринге. Уже вроде бы и отошедший от спорта на расстояние, грозящее внешним забвением, Виктор столкнулся на пороге ресторана «Ленинградский» – вынужден предупредить, что это место действия еще не раз появится в рассказе об агеевской жизни – с Олегом Стриженовым. И народный артист шумным приветствием не ограничился – рухнул прилюдно на колени перед бывшим чемпионом, призывая всех окружающих обратить внимание, кто пожаловал одновременно с ними в предприятие общественного питания.
Между нами говоря, Стриженов – не из тех, кто ищет себе кумиров и склонен излишне преклоняться перед чьими-либо достоинствами или славой. Но с приветствием Агеева – особый случай. Олег Александрович незадолго до появления Виктора в большом боксе снимался в главной роли в фильме «Мексиканец». Для съемок в сцене боев, где партнером тогда уже знаменитому артисту стал настоящий полутяж Геннадий Степанов (его брат Анатолий, тоже чемпион страны, снялся в известной каждому комедии «Первая перчатка», позвавшей на ринг многих мальчишек), Стриженову пришлось брать уроки у тех же тренеров, которые учили Агеева, у Виктора Павловича Михайлова, например… И мне показалось, что исполнителю роли Риверы и в дальнейшем хотелось чаще ассоциироваться с настоящим боксером. И в Агееве он, распаленный ресторанной атмосферой, готов был видеть лицо легендарно-родственной номенклатуры…
Я шучу теперь, что советская власть своими придирками оказала Виктору Петровичу Агееву неоценимую услугу. Разреши она ему подольше задержаться в боксе, неизвестно, сколько бы он, при всей своей гениальной увертливости, получил еще ударов по голове. А так Виктор с великолепно сохраненным мозгом в этой жизни, которая не щадит и самых выдающихся спортсменов, беззащитных перед неизбежными оплеухами повернувшейся к ним обратной стороной судьбы, кажется мне человеком поудачливее многих, в том числе и тех, кто комплиментарнее преподнесен публике во всевозможных справочниках и праздничных перечнях.