Гештальт-подход. Свидетель терапии
Шрифт:
Есть также пациенты, которые совершенно не умеют слушать. Они прямо-таки забрасывают терапевта словами. Они перебивают его. Или они притворяются внимательными, но при этом очевидно, что все, что терапевт говорит, входит в одно их ухо и тут же выходит через другое. Такие пациенты могут буквально не слышать терапевта. Они могут неправильно понимать его предложения и утверждения.
Мы предлагаем таким пациентам переходить от говорения к слушанию себя, и обратно. Поначалу мы спрашиваем их после каждого сказанного ими предложения: «Сознаете ли вы это предложение?» – Обычно они помнят, что сказали какие-то слова, но часто замечают, что не сознавали их, когда говорили. Часто это связано с нечувствительностью
Что они прерывают? Дальнейшие исследования и эксперименты помогают нам выяснить это. Чаще всего мы обнаруживаем, что как только мы лишаем их возможности поместить все свое возбуждение, – то есть всю свою эмоциональность, – в постоянную болтовню, они начинают испытывать сильную тревогу. Их говорение оказывается компульсивным, и прерывание его, – как прерывание всякой компульсивной деятельности, – вызывает сильный стресс.
Таким образом, челночное движение развивает Сознавание, давая пациенту более ясное ощущение взаимосвязей в его поведении.
Есть и другие методы, которые, поощряя самовыражение, также способствуют как большему сознаванию, так и возрастанию способности опираться на себя. Все они по существу являются интегративными. В качестве наиболее яркого примера я остановлюсь на психодраматическом методе Морено, позволяющем показать дальнейшие возможности применения челночного движения.
В психодраматическом методе Морено пациенту предлагается переходить от одной роли к другой, – например, от задерганного ребенка к ругающей его матери. Таким образом пациент может понять, что ругающее его Супер-Эго, – это его воображаемая мать (его Интроекция), что в действительности он ругает себя сам: он не только жертва ворчания, он является одновременно и активной, и пассивной стороной. Терапевтическая ценность метода состоит в том, что это дает возможность разнять клинч, – постоянную схватку между собакой сверху и собакой снизу, – не посредством приспособления, а посредством интеграции.
Мы можем рассмотреть, как работает психодраматическая техника, на примере головной боли, о которой мы уже говорили в предыдущих главах. Как вы помните, мы довели работу до момента, когда пациент высказывает два противоречащих друг другу требования: «Не плачь» и «Оставь меня!». Теперь мы создаем сцену для воображаемого разыгрывания психодрамы. Пациент, понимая, что эти фразы указывают на разрыв в его личности, может разыгрывать как ту, так и другую роль.
Разыгрывая роль «Оставь меня!», он может обнаружить:
«Я плачу, когда хочу», – и: «Неважно, что я слюнтяй». Он может действительно почувствовать в этом вызов. Играя роль «Не плачь», он может почувствовать свое презрение к тем, кто ведет себя как слюнтяй. И вместе с тем, минутой-другой позже, он может с симпатией прошептать «не плачь». В этот момент негативный катексис («Люди, которые плачут, —дураки и слюнтяи»), изменяется на позитивный: «Я сочувствую людям, которые плачут», – и открывается путь к интеграции. Возможно, теперь он будет переживать свое «Оставь меня!» как «.Не прерывай мой плач по ложной причине, будто я слюнтяй. Прерви его симпатией ко мне.»
Сессия может закончиться потребностью в слиянии: «Я плачу, потому что должен покинуть тебя, но я не хочу этого видеть. Я не хочу показывать тебе, как я в тебе нуждаюсь.»
Мы снова вернулись к тому же, с чего начинали: к недостатку у пациента способности опираться на себя. Пациент теперь в плохом положении не по невротическим, как сказал бы Фрейд, причинам, а по чисто человеческим. В нашем языке мы сказали бы, что теперь его беспокоит не диссоциация, не головная боль, а он сам. В этот момент он полностью объединен и несчастен в своем одиночестве. Но он выражает это, полностью это сознает и теперь может быть готов к следующему шагу – к тому, чтобы принять на себя ответственность за это и что-то с этим сделать.
Когда пациент впервые входил в кабинет, неся с собой свою головную боль, он, разумеется, не был в контакте с терапевтом. Он был в контакте со своей головной болью, а его головная боль была в контакте с терапевтом. Он предлагал для контакта свою головную боль, как другие предлагают маску или фасад. Пациент не расстанется со своей маской, пока чувство безопасности, которое она создает, сильнее, чем вызываемый ею дискомфорт, и конечно он будет возражать против того, чтобы маску с него сорвали.
Тот факт, что пациент принес свою головную боль на терапию, означает, что он готов признать свою незаконченную ситуацию; в этом отношении он объединяется с терапевтом. Он как будто говорит: «Дайте мне почувствовать себя достаточно удобно, чтобы мне не был нужен этот симптом, или маска, или персона, или мышечный панцирь!» – Но терапевт не может дать ему почувствовать себя комфортно, поскольку пациент не находится с ним в контакте, а вместо себя предлагает для контакта свой симптом.
Это хороший пример того, как мы вообще работаем с психосоматическими симптомами. Хотя прерывание происходит на соматическом уровне, где симптом проявляется, в данном случае, как головная боль, мы должны завершить картину, находя ту фантазию, которая осуществляет прерывание. Делая это, мы постоянно обнаруживаем, что пациент воображает какое-то приказание, противоположное его требованию. В этом случае требование – «Оставь меня!», приказание – «Не плачь!», «Мужчины не плачут» и «Не будь слюнтяем!» Это приказание может быть усилено угрозой:
«Если ты не перестанешь плакать, я тебе устрою что-нибудь, о чем тебе действительно придется поплакать!» – Иными словами, пациент ведет себя так, как будто кто-то приказывает ему прервать плач. Слова, которые когда-то произвели на него впечатление, теперь стали его собственными, он воображает их в своей фантазии и подчиняется им.
Мы можем иметь дело с этими приказаниями, не копаясь в бессознательном пациента. Когда мы достигли этой точки, есть две возможности: пациент может сознавать (как правило так и бывает), что он сам обращается к себе с запретом, но может и не сознавать этого. В последнем случае он будет сознавать приказание-запрет как проекцию, – то есть он будет предполагать, что это, например, терапевт не хочет, чтобы он плакал. Когда он собрал достаточно сил, чтобы разразиться словами «Оставьте меня!», он может противопоставляться приказанию, понимает ли он его как собственное «анти-я» (Интроекцию) или считает терапевта фрустратором его спонтанных чувств.
Если пациент считает источником фрустрации терапевта, следующий шаг (опять же не имеющий ничего общего с бессознательным) состоит в том, что пациент видит парадокс, состоящий в том, что, обвиняя терапевта в желании прервать его плач, он в то же время видит и возможность поощрения плача со стороны терапевта. Если терапевт не принимает ни одну из сторон в этом противопоставлении (которое, в конце концов, принадлежит не ему, а пациенту), пациент обнаружит для себя абсурдность перенесения на терапевта ответственности за прерывание, и увидит возможность самому отвечать за свой симптом. Таким образом к концу сессии пациент обретет контакт с самим собой, а это первый шаг к контакту с Другими.