Гёте
Шрифт:
Наконец 29 сентября началось отступление по линии Турб, Сен-Жан, Лаваль, Варгмулен, Рувроу — угрюмый переход через нищие селения, имена которых вновь всплыли в последнюю войну. На этот раз Гёте верхом шёл с боевым обозом. Что сделают французы? Им теперь было бы легко нагнать колонну. В первый вечер лагерь под прояснившимся небом был окутан прозрачным и безмятежным миром. Луна озаряла лежащих людей, лошадей, снопы — всё одевала белизной. Нет ничего более волнующего, чем отдых вблизи опасности, чем глубокий покой в объятиях коварной ночи. Но неприятель их не преследовал, и прусские войска беспрепятственно дошли до обоих мостов, переброшенных через Эн. Артиллерия, пехота, кавалерия проходили печально. Наследный принц и принц Людовик-Фердинанд Прусский остановились около Гёте, и он поделился с ними чечевичной похлёбкой. «Вдали показался король со своим генеральным штабом. Он
Поражение было признано. Какое унижение на всех недавно ещё сиявших лицах! Едва перешли у Гранпре Аргон, как опять яростно полил дождь. В Сиври, около Бюзанси, разместились по квартирам. Какой уютной и гостеприимной казалась каждая избёнка! Ах, эти французские крестьяне жили и питались куда лучше тюрингских: кухня выложена кирпичом, высокая печка с заслонкой и крючьями для котлов, ящики для соли по бокам, блестящая утварь, светлые тарелки на дубовом поставце, а посредине стола, приготовленного для приёма национального супа с капустой, большая чашка, наполненная белым хлебом. Гёте не мог достаточно налюбоваться на все эти чудеса!
Однако надо было идти дальше под всё не прекращающимся проливным дождём. На этот раз в происшествиях не было недостатка. Лошади падали в скользкой грязи. Повозки опрокидывались. Приходилось оставлять столы, стулья, походные печи. Как везти столько экипажей, когда лошади буквально таяли. В этом разгроме Гёте потерял из виду свою прекрасную богемскую карету. Неужели он так и не найдёт её и, главное, рукописи в ней? Армия с трудом поднималась вдоль Мааса, по левой стороне от Дюна до Вилона. «Мы как раз проходили по самым болотистым местам, когда нам объявили, что герцог Брауншвейгский идёт следом за нами. Мы остановились и почтительно приветствовали его. Он остановился совсем близко от нас и сказал мне: «Мне очень жаль, что и вы попали в это неприятное положение; но, с другой стороны, я счастлив, что ещё один свидетель, при этом просвещённый и заслуживающий доверия, сможет подтвердить, что мы побеждены, но не неприятелем, а стихией». Гёте низко поклонился, но едва ли был вполне согласен с ним.
В Вилоне армия перешла Маас, потом вдоль правого берега поднялась до Консенвуа. Отвратительная погода свирепствовала. Дизентерия косила солдатские ряды. Ни крыши, ни соломы для ночлега. Ложились на промокшую голую землю. Карл-Август отправил своего заболевшего камергера в придворном дормезе в Верден и убедил Гёте ехать с ним. Впрочем, поэт по дороге нашёл свою карету и уже в ней продолжал последнюю часть отступления.
Этен, Спенкур, Лонгюйон, Лонгви, Арлон, Люксембург... Эти конечные этапы были не легче. Надо было теперь идти среди обозов и госпитальных повозок, наполненных больными, которые эвакуировались из Вердена. Почти не двигались. Беспорядок был неописуемый. Падала ли изнурённая лошадь — разрезали постромки, отбрасывали в сторону телегу, и следующая повозка проходила по животному, раздробляя его кости. Голод был так силён, что начинали разделять на части и есть дохлых лошадей. На площади Этена была страшная толчея. Военные, больные, горожане, всякого рода пешеходы теснились между всевозможными повозками. Фуры с багажом, телеги с боковыми решётками, кареты эмигрантов смешивались в одну кучу с реквизированными стадами. Чтобы найти для Гёте ночлег, гусар, служивший ему проводником, выдал его за зятя прусского короля; эта хитрость доставила поэту жареную баранину и белый хлеб, зато и неотступные мольбы обобранных и лишённых скотины крестьян.
Выглядел Гёте, впрочем, далеко не блестяще и сам испугался, когда в зеркале хозяина увидел себя — похудевшего и растрёпанного. Длинные волосы, которые он уже несколько недель не завивал, «трепались по плечам, как спутанная кудель». Дико растущая борода делала его худое лицо суровым и увядшим.
Через три дня после проезда Гёте, 16 октября, один из эмигрантов, чьи изломанные погребцы и разбросанные колоды карт попадались поэту вдоль всей грязной неровной дороги, — один из этих эмигрантов мучительно тащился по дороге из Лонгви в Арлон. Раненный при осаде Тионвилля, измученный лихорадкой и подхвативший оспу, кавалер де Шатобриан выглядел, пожалуй, хуже советника Гёте. Замечательное сходство судеб! Немногого не хватило, чтобы Рене встретился с Вертером!
В то время как один из них свалился без сил у края дороги и, «сунув под голову мешок с рукописью «Аталы» и бросив костыль», ждал неминуемой, казалось, смерти, другой в Люксембурге в уютной комнате распаковывал свой сундук и извлекал из него «Теорию красок».
Первый, казалось, был овеян мраком агонии, второй из кошмара возвращался к жизни. Как он был счастлив, что мог растянуться на постели, свободно гулять по укреплённым долинам Альзетты и Петруссы, под нависшими скалами и бастионами, под утёсами, увенчанными редутами и казематами! За этим поясом башен и валов, под сенью старой крепости, укреплённой Вобаном [110] , он чувствовал себя в безопасности. Кончен отважный поход, авантюра по иноземным дорогам, не принёсшая ни славы, ни выгоды. Пожелтевшая к осени листва драпировала и украшала фестонами террасы и выступы. Голубой туман окутывал овраги, бросал на сады свой нежный и прозрачный покров. Гёте чувствовал себя успокоенным и освежённым; он оживал и любил засиживаться во фруктовых садах Пфафенталя, поблизости от тихих монастырей.
110
Вобан (Себастьен Ле Претр; 1633—1707) — французский военный инженер, маршал Франции; построил 33 и перестроил более 300 крепостей; руководил многими операциями по осаде крепостей.
Поход во Францию был закончен. Поэт отправился в Трир, где его должен был нагнать Карл-Август. Но там Гёте ждали дурные вести. Вышедшая из Ландау под командой Кюстина [111] французская армия овладела Пфальцем, заняла Шпейер, Вормс, Майнц и Франкфурт. Чтобы добраться до Веймара, пришлось сделать большой круг к северу. В Кобленце он нанял лодку и спустился по Рейну до Дюссельдорфа, где свиделся со своим другом, Фридрихом Якоби. Но, увы, невыразимая радость общения, которой он когда-то так наслаждался, исчезла бесследно. Пемпельфортское общество было охвачено республиканскими идеями, да к тому же христианские стремления Якоби плохо вязались с язычеством Гёте. После небольшой остановки у княгини Голицыной в Мюнстре 16 декабря 1792 года поэт возвратился в Веймар.
111
Кюстин Адам Филипп де (1740—1793) — маркиз, французский генерал; после потери занятых городов Майнца и Франкфурта-на-Майне был казнён.
Ремонт его дома был закончен, и он собирался наконец отдаться семейным радостям. Но едва он прожил несколько месяцев с Кристианой и сыном, как его капризный повелитель вновь вызвал его на театр военных действий. На этот раз в Германию. Союзники оправились и решили вытеснить французские войска из прирейнских областей. Пруссаки и австрийцы обложили блокадой часть армии Кюстина, находящуюся в Майнце. Гёте, проклиная судьбу, отправился 12 мая 1793 года догонять Веймарский полк.
Майнц капитулировал 23 июля. Но героическая стойкость гарнизона доставила тому воинские почести: он выходил из города с оружием и имуществом, с развёрнутыми знамёнами и музыкой, с пением «Марсельезы». Одетый гусаром и опоясанный трёхцветным шарфом, Мерлин де Тионвилль, идя с развевающимися волосами, с воинственным видом и «диким» взглядом, заключал шествие. Ничего не могло быть более волнующего, чем это зрелище одетых в лохмотья, исхудалых и истощённых двухмесячной голодовкой людей, гордо идущих под вдохновенные звуки революционного гимна. Это было «и прекрасно, и ужасно», говорит Гёте.
После ухода французов в городе начались беспорядки. Убежавшие было жители возвращались вместе с пруссаками и стали преследовать тех из своих сограждан, которые были на стороне санкюлотов. Один из таких майнцских республиканцев едва не был изрублен под окнами Гёте; его спасло только то, что поэт, выбежав на улицу, отважно бросился на его защиту. «Остановитесь! — крикнул он. — Здесь ставка веймарского герцога, и это место священно». Ошалевшая толпа зароптала, но постепенно начала рассеиваться.
Понятна торопливость, с которой Гёте уезжал из Майнца: он был измучен картинами войны. 19 августа 1793 года он пишет Якоби: «Моя скитальческая жизнь, политические увлечения окружающих — всё заставляет меня пламенно желать скорейшего возвращения домой. Там я смогу очертить вокруг себя круг, за пределы которого ничто не проникнет, кроме дружбы, искусства и науки».
В этот круг вскоре войдёт как друг, артист и учёный — человек, который после Шарлотты фон Штейн имел самое большое влияние на творчество и судьбу Гёте, — Фридрих Шиллер.