Гейдар Алиев
Шрифт:
Через два месяца Армен Борисович перезвонил Гаврилову: передайте, пожалуйста, мою огромную благодарность Гейдару Алиевичу.
В Политбюро ЦК КПСС
Заглянем теперь с помощью Бориса Николаевича Ельцина на строго-настрого закрытую для всех непосвященных «кухню» Политбюро. Что там происходило?
«Заседания начинались обычно так. Члены Политбюро собирались в одной комнате. Кандидаты как вторая категория состава Политбюро и секретари ЦК как третья, выстроившись в ряд, ждали в зале заседаний, когда появится Генеральный. За ним
…Здесь, на вершине, так сказать, на партийном Олимпе, кастовость соблюдалась очень скрупулезно.
Итак, заседание Политбюро объявлялось открытым. Горбачев практически не спрашивал, есть ли у кого-то замечания по повестке дня. Начиная заседания, мог поделиться какими-то воспоминаниями, где, что он видел, в том числе и в Москве. В первый год моей работы первым секретарем горкома партии такого обычно не было, а во второй год он все чаще начинал именно с этих вопросов: то-то в Москве не так, то-то плохо, давал мне, так сказать, внутренний, эмоциональный настрой.
Дальше начиналось обсуждение какого-то вопроса. Например, кадры, утверждение министров, с которыми перед этим иногда разговаривал Горбачев, а иногда вообще не беседовал, сразу будущего министра вызывали на Политбюро…. Обсуждение любого вопроса начиналось с предварительного знакомства с материалами повестки дня заседания Политбюро. Но, на мой взгляд, давали их поздновато. Иногда, правда, знакомили за неделю, но чаще — за сутки-двое, и потому изучить глубоко вопрос, касающийся принципиальных сторон жизни страны, за такой срок практически невозможно. А надо было бы посоветоваться со специалистами, обсудить его с теми, кто владеет данной проблемой. Но времени давалось мало, то ли специально, то ли из-за недостаточной организованности.
…Обычно вводное слово произносил Горбачев, делал это он всегда пространно, иногда приводил в подтверждение своих мыслей кое-какие письма, которые ему готовили, он читал одно, второе. Вся эта прелюдия обычно предопределяла итоги обсуждения проекта постановления, подготовленного аппаратом. Поэтому так и получалось, что аппарат на самом деле ведал всем. Члены Политбюро чисто формально участвовали в обсуждении этих вопросов.
…Скажем, пустопорожность наших заседаний была не так заметна, но чем дальше, тем яснее становилось, что наша деятельность малоэффективна. Горбачев все больше любовался собой, своей речью — округло говорить он любит и умеет, было видно, что власть его захватывает, он теряет чувство реальности, в нем живет иллюзия, что перестройка действительно широко и глубоко развивается, что она быстро захватывает территории и массы. А в жизни все было не так.
Я не помню, чтобы кто-нибудь хотя бы раз попытался выступить достаточно резко против. Но я все-таки встревал…»
Такая вот оценка заседаний Политбюро. Дана она после всех событий, в период, когда Ельцин был без власти. Четко проглядывает обида на то, что его, Ельцина, обошли, отторгли. Он ничуть не хуже Горбачева, других членов ПБ, а его считают человеком второй категории, не допускают в специальную комнату, держат в общем зале… Небезынтересна и ельцинская характеристика персонально каждого члена Политбюро. Она немного напоминает гоголевско-чичиковскую оценку помещиков. Помните героев «Мертвых душ» — Собакевича, Ноздрева, Плюшкина?
Андрей Андреевич Громыко, в ту пору Председатель Президиума Верховного Совета, по словам Ельцина, «как бы» существовал. Он «что-то делал, с кем-то встречался, произносил речи, но на самом деле вроде бы и не нужен был никому… Громыко был как бы перенесен в настоящее из далекого и не очень далекого прошлого. При этом, естественно, он не очень сильно понимал, что происходит вокруг, о чем вообще идет речь».
Не нашлось у критика добрых слов для Председателя Совета Министров СССР Рыжкова, председателя Комитета партийного контроля Соломенцева, председателя КГБ Чебрикова, Лукьянова: «Он не может управлять нестандартными ситуациями, у него в полной мере проявился набор партийно-бюрократических качеств — негибкость, отсутствие внутренней свободы, широты мысли».
«В. И. Долгих. К его несчастью, Гришин записал Долгих в свой список ближайших сторонников, собирался включить его в состав членов Политбюро и предложил поставить его на место Председателя Совета Министров.
…Пожалуй, это был один из наиболее профессиональных, эффективно работающих секретарей ЦК.
Д. Т. Язов, министр обороны. Это настоящий вояка, искренний и усердный. Ему можно было бы доверить командование округом или штабом, но к должности министра обороны он не подготовлен. Ограничен, совершенно не приемлет критику…
В. В. Щербицкий, первый секретарь ЦК Компартии Украины. Горбачев боится его трогать, так же как в свое время он не хотел решать вопрос с Алиевым.
В. А. Медведев, секретарь ЦК, член Политбюро. Главные его достоинства — послушание и отсутствие новых мыслей и идей».
Примерно такие характеристики раздавал коллегам Ельцин.
Если верить ему, на партийный Олимп взобрались одни бездари. Они-то и недооценили Бориса Николаевича. Они же, типичные представители советской государственной машины, по мнению Ельцина, погубили Горбачева.
Со многим в оценках первого Президента России можно поспорить. И, в частности, с негативными оценками Алиева, Рыжкова, Щербицкого… С тем, что один Ельцин, как он говорит, «встревал» на заседаниях Политбюро, остальные же помалкивали. Как раз чаще было наоборот: именно он отмалчивался.
Но главное даже не в этом. По точному замечанию помощника Генерального секретаря ЦК КПСС Валерия Ивановича Болдина, «борьба за спасение страны уже давно перешла в борьбу за выживание и популярность Горбачева». Помощник, а позже руководитель аппарата Президента СССР знал, о чем говорил. Он сам был участником самых узких посиделок у генсека-президента.
Горбачев, по многим свидетельствам, умел производить впечатление, когда хотел. «Но я и многие другие, — писал В. Болдин, — знали и иные стороны его характера, привычки: он бывал груб, мог обидеть и унизить собеседника». Так происходило даже с ближайшими товарищами, соратниками, говоря высоким партийным слогом. Валерий Болдин даже задается вопросом: «Как могло случиться, что эти люди позволяют генсеку обвинять их в неверности избранному курсу, унижать достоинство? Каждый волен иметь свое видение, свою точку зрения, и никакой крик и посвист словесной нагайки, казалось бы, не должен изменить их точку зрения».