Геймер. Тетралогия
Шрифт:
В комнате становилось душно, и хозяйка дома была вынуждена отправить двоих служанок полностью раздвинуть внешние ставни амадо.
– Да простит меня господин муж, но не хотите ли вы сказать, что вы отправляетесь один против целой шайки головорезов?
– Фудзико смотрела на мужа, как на идиота, нервно покусывая нижнюю губу.
– Хозяйка чайного домика в Иокогаме, мама Микаку, которая приезжала на прошлой неделе торговать у рыбаков двух красивых девочек - сестренок-шестилеток, и зашла поприветствовать меня, рассказывала, что новая банда не похожа на обычных разбойников, что крадут все, что плохо лежит.
– Фудзико обмахивалась бумажным веером с изображением рыбок, ее лицо взмокло от пота и сделалось красным.
– Мама-сан, конечно, лично не видела этих новых разбойников, но несколько ее клиентов, которые видели их собственными глазами, рассказывали, что те одеваются в черные или темно-серые одежды, их лица и кисти рук замотаны тряпками, сандалии стерты до такого состояния, что их шагов совершенно не слышно. Кроме того, в отличие от местных головорезов, эти все на лошадях, которым они перевязывают морды, чтобы те не ржали в ночи. И заматывают копыта тряпками, чтобы шли тихо. Они нападают на деревни только в глубокой ночи, сразу же забираются в дом к старосте, и он уже отдает им весь запас риса, шелка и вообще всего, что только есть в деревне. Все знают, что старосте грех перечить. Вот все и слушаются.
– А если крестьяне откажутся отдавать рис по требованию старосты?
– обгрызая ноготь среднего пальца, поинтересовалась Ма?рико.
– Тогда их убьют, а кто же хочет быть убитым.
– Самурай не отдал бы разбойникам зерна, ведь рис - собственность господина!
– перебил мать Амакаву.
– Все так, - Фудзико сокрушенно покачала головой, обижаясь на своевольного отпрыска, - но в том-то и дело, что крестьяне и самураи - это как день и ночь.
– Она посмотрела на Ала, ища в нем поддержку, и вдруг сама смутилась тем, что первая перебила мужа.
– Я беру с собой десяток Хироши-сан, вместе с ним самим, - кивнув жене, продолжил Ал.
– Остальные находящиеся в деревне самураи должны продолжать тренировки и охранять вас. Думаю, мы провозимся не больше пары недель, так что не стоит беспокоиться.
– Возьмите с собой хотя бы одного повара и пару массажистов, - не выдержала супруга, - кроме того, за две недели вам не один раз понадобятся услуги цирюльников и, возможно даже...
– Но она не закончила, остановленная протестующими жестами мужа.
– Повара ладно, но все остальное...
– Ал возмущенно повел плечами.
– Я беру с собой самураев, а не разнеженных тростниковых женщин. Зачем нам массажисты и парикмахеры? Вы бы еще сказали взять с собой музыкантов и танцовщиц!
– Господин совершенно прав, - Фудзико отвесила поклон мастера словесных баталий, - самураю не достойно мечтать о роскоши, но он обязан думать о своем сюзерене. А вашему сюзерену Токугава-сан вы можете понадобиться в любой момент, причем живым и здоровым. Должно быть, господин еще не забыл, как мучился со спиной, после того как заснул в прошлом году на голой земле у ручья? Что же до цирюльника, то в городе или деревне самураи должны оставаться самураями. Тем более самураи господина!
При воспоминании о проклятом радикулите Ал поморщился.
– Хорошо, Фудзико-сан. Вы совершенно правы.
– Кивнул он ей после минутной паузы. Ради нашего сегуна, ради даймё ?Токугава, которому я верно служу... В общем, давайте ваших массажистов и...
– он затравленно глянул на молча торжествующую жену, - и цирюльников, что б их.
Отчего-то во всех словесных битвах неизменно побеждала она - внучка и дочка даймё, самурай из рода Усаги, его жена Фудзико.
Ал встряхнул головой, словно скидывая с себя овладевший им морок.
– Я собрал вас для того, чтобы объявить, что в мое отсутствие я поручаю наш дом и всех, кто в нем находится, заботам моего сына Амакаву. Вчера ему исполнилось тринадцать лет, и я хочу, чтобы все слушались его так, словно это мои собственные распоряжения.
Все согласно поклонились Алу и затем Амакаву.
Говоря это, Ал избегал встречаться глазами со старшим Минору, официально являющимся его приемным сыном и не имеющим права наследовать за Алом. Но на самом деле давным-давно уже ставшим дороже его родных детей. Много раз, ругая себя за то, что не в состоянии любить всех одинаково, Ал снова и снова ловил себя на том, что своим врожденным благородством, верностью и готовностью пожертвовать ради приемных родителей своей жизнью и честью Минору превосходит всех, кого он знал.
Это был удивительно красивый и статный шестнадцатилетний юноша, носивший два меча у пояса и уже принесший клятву верности своему сюзерену. С детских лет Минору был лучшим другом Ала, они вместе охотились, тренировались на плацу, брали коней и уезжали на всю ночь куда-нибудь к реке, где разбивали с самураями небольшой лагерь. Неизменно в отсутствие Ала Минору находился подле матери, помогая ей следить за младшими детьми и управляться со слугами, и вот теперь Ал невольно предавал своего лучшего друга, любимого, хоть и не родного сына.
Впрочем, Минору всегда знал, что все будет именно так. И наследником Ала окажется не он, а Амакаву. Знал и безропотно принимал это.
Когда Ал со свитой удалились, Амакаву толкнул плечом Минору, так, что тот качнулся, нечаянно ступив ногой в лужу.
– Какой же ты неуклюжий, Минору.
– Он смерил брата презрительным взглядом.
– Надо быть аккуратнее с хозяйским добром. Сначала тзори в грязи, затем кимоно...
– Амакаву поцокал языком.
– Вот что, братец, сдай-ка ты для начала оружие.
Минору побледнел, но подчинился. Отец был уже далеко и не мог вступиться за него, к тому же Ал приказал во всем слушаться Амакаву. А значит, Амакаву теперь главный и, по японским законам, имеет право сделать с ним, Минору, все что угодно.
Нехотя он вытащил из-за пояса оба меча и с поклоном протянул их брату.
– Ты еще и не обучен хорошим манерам.
– Амакаву торжествовал.
– Встань на колени и протяни мечи так, как это и подобает слуге.
Минору опустился на колени и, не поднимая глаз на брата, протянул оружие. В груди его при этом горело, сердце бешено стучало. Точно пьяный он оставался какое-то время в коленопреклоненной позе, мечтая только об одном, не свалиться в обморок, опозорив себя.
– Что ты делаешь, Амакаву?!
– наконец не выдержала Гендзико.
– Зачем ты унижаешь Минору. Он самурай, а самурай не может показаться без мечей! Вот приедет отец, я ему все расскажу!
– Отец сказал, что теперь главный здесь я.
– Амакаву прищурился, смакуя ощущение вседозволенности.
– Я все равно расскажу маме.
– Гендзико невольно покраснела, ежась под взглядом брата и для чего-то сильнее запахивая на груди кимоно, словно хотела завернуться в него полностью, спрятать не только шею, но и голову.