Гейша
Шрифт:
– Осторожно, мои штаны не порви, а то Анюта меня убьет, – прокряхтел снизу шурин. – Да лезь скорее! Я же не железный тебя держать.
«У, кабан, – думал он про себя с обидой. – Разжирел там у себя в деревне. А еще жалуются, что москвичи зажрались, пока остальная Россия голодает».
Наконец Бирюкову удалось закинуть ногу и сесть верхом на забор. Шурин облегченно вздохнул, несколько раз согнулся и разогнулся, поправляя затекшую спину.
– Ну что там? – снизу спросил он.
– Не видно ничего, деревья мешают.
– Собак не видно?
– Вроде нет.
– А
Бирюков поерзал на заборе, проверяя ногой, что там внизу.
– Вроде есть, на что наступить. Ну я пошел!
– Где тебя ждать? Здесь или в машине?
– Иди в машину, а то мало ли что.
Бирюков спрыгнул. Шурин приложил ухо к доскам забора, услышал, как глухо ударилось о землю грузное тело тверского родственника, как захрустели под ним сломанные ветки.
– Эй, ты живой? Руки-ноги не переломал?
– Вроде целый, – тихо ответил Бирюков из-за забора. – Все, я пошел!
Шурин услышал, как зашуршали листья и захрустели под ногами песок и мелкие веточки. Потом все стихло. Тогда он тем же путем вернулся обратно к машине, сел и стал ждать.
Бирюков и сам ясно не представлял, что именно он ищет в доме, где произошло убийство, как собирается попасть туда, что будет делать, если наткнется на обитателей дома или, еще хуже, охранников. Четкого плана у него не было, а шел он, полагаясь на «авось», ведомый скорее любопытством, чем ясной идеей. Особого страха он тоже не испытывал – так, скорее, возбуждение.
Сделав несколько шагов, он остановился и прислушался. Было тихо. Впереди перед ним рисовался на фоне светло-синего ночного неба темный силуэт двухэтажного большого дома с острой высокой крышей. На первом этаже за зарешеченным окном горел свет.
К подъезду дома от ворот вела асфальтированная аллея, вдоль которой росли низкие молодые елочки и торчали редкие фонари – круглые плафоны на низких, по новой моде, ногах. От них вверх расходились конусообразные столбы яркого белого света, и в них мельтешила мошкара и ночные мотыльки. Остальная часть сада скрывалась в непроглядной темноте. На зеленых подстриженных лужайках работали распылители воды, разбрызгивали вокруг тонкие струйки. Бирюков лег на землю и по-пластунски пополз по влажной траве, стараясь не высовываться, чтобы не попасть в освещенный участок. Он полз и полз, изредка подымая голову, пока газон не оборвался узкой дорожкой, выложенной плитками. Эта дорожка огибала дом.
Бирюков поднялся и прошмыгнул за угол, спрятавшись в тени вьющегося винограда. Прямо над ним оказалось освещенное открытое окно. До него долетел запах сигаретного дыма. Внутри были люди, до Бирюкова долетал гул голосов, но слов он не мог разобрать.
Он медленно пошел вдоль стены дома. Соседнее темное окно тоже было открыто. Бирюков поставил ногу на узкий выступ фундамента, собрался с силой и попытался, оторвав другую ногу от земли, дотянуться до решетки на окне. Один раз он сорвался, но со второй попытки смог ухватиться одной рукой за решетку. Теперь он стоял на тонком выступе фундамента, распластавшись по стене и держась за
– И ты не боишься оставлять окна открытыми после всего этого? – услышал он рядом с собой громкий женский шепот.
Женщина, казалось, находилась так близко, что он мог бы дотянуться и дотронуться до нее. То-то визгу бы было!
– Решетки ведь заперты, – ответил другой, тоже женский, но более молодой голос.
Говорили с еле заметным армянским акцентом.
– Все равно, мало ли? Один раз смогли в дом проникнуть, и второй…
– Мама, никто в дом не проникал! Что ты повторяешь всякие сплетни?
– А ты такая глупая, что веришь всему, о чем тебе скажут!
– Мама, хоть сегодня не начинай, а? Давай хоть на поминках не будем ссориться.
– Ладно, Лола, я молчу, – примирительно сказала первая женщина, но замолчала она только на несколько секунд. – Я за тебя волнуюсь. Может, все же переедешь ко мне на время?
– Зачем? Чтобы постоянно ругаться? Нет, я лучше тут останусь.
– А ты не боишься?
– Чего бояться?
– Но ведь отца за что-то убрали. Тсс! Не перебивай меня, дай договорить…
– Ничего не хочу слышать! Я знаю, ты скажешь, что это все неправда. Но я знаю, что в папу стреляла Лена!
– Тише, ради бога.
– В папу стреляла Лена! Что в этом непонятного? Тебе тяжело примириться с мыслью, что отца могла убить любовница?
– Лола…
– Да, любовница! Не бойся, все и так об этом знают. Хватит прятать голову в землю и делать загадочный вид, что виноваты темные силы. Обычный сексуальный скандал. Примитивно… В Швеции даже есть особая статья в криминальном кодексе – убийство партнера в постели во время любовных игр. За это женщине там дают пожизненное.
У Бирюкова затекли руки. Он больше не мог держаться и отпустил решетку. Спрыгнув на землю, он поспешил укрыться за зарослями винограда, опасаясь, что женщины внутри дома услышат подозрительный топот под окном. И правда, за решеткой мелькнуло встревоженное лицо.
Бирюков прижался спиной к высокому фундаменту дома и медленно стал продвигаться вдоль стены за угол. Он все еще не терял надежды пробраться внутрь дома. Из подслушанного разговора он понял, что Лола, дочь покойного Осепьяна от первого брака (эти сведения он почерпнул из газет), была знакома с его Леной.
Обогнув дом, он оказался под высоким крыльцом со стороны подъездной аллеи. Там, наверху, курили и разговаривали мужчины. Бирюков затаился. Прислушался к их разговору. Поначалу речь шла о чем-то постороннем, его не касающемся, но потом молодой мужской голос спросил:
– А с ее вещами что делать? – и Бирюков весь насторожился.
Шестым чувством он понял, что речь шла о его дочери.
– И много там ее вещей? – ответил другой голос, принадлежавший явно человеку пожилому.
– Полная комната. Одежда, техника. Видики, шмидики… Она ведь здесь практически жила. Что нам с ними делать?