Гианэя (изд.1965г.)
Шрифт:
Разборка автомата сигнала тревоги не заняла много времени, но с монтажом пришлось потрудиться. Деталей не хватало, а использовать ставшие совершенно ненужными части «Мозга» они не могли. Ни одна из них не подходила к земной схеме.
С ними не было программиста, и это давало себя чувствовать. Пять схем, одна за другой, оказались негодными. Они не смогли расшифровать условный код, с помощью которого «Мозг» посылал автоматам свои «приказы», и поочередно пробовали известные им коды, применяемые в электронике и кибернетике. Но все было тщетно,
На эту работу ушло восемь дней.
Беспокойство за остальных бодрствующих членов экипажа росло с каждым днем. Живы ли они?..
— Остается одно, — сказал Вересов, когда и пятая попытка не удалась.
— Терять еще восемь дней, чтобы перепробовать все коды, неразумно. Он может быть вообще нам неизвестным. Мы не программисты. Перемонтируем самые автоматы.
— Шутка сказать! — усмехнулся Медина.
— На это уйдет четыре дня, — продолжал Вересов. — И еще день на переделку импульсной схемы.
— Четыре дня на два автомата! — усомнился Тартини.
— Ну, пусть не четыре, а восемь. Зато успех полностью обеспечен.
— Давайте так, — согласился Медина.
Закипела новая работа. Они еще больше сократили время сна и для поддержания сил пользовались тонизирующими средствами, бывшими в каютных аптечках.
Работа требовала предельной тщательности.
Только один раз они прервали свой труд, да и то на один час. Это произошло тогда, когда тем же способом, что и Виктор Муратов, они обнаружили замедление скорости корабля.
— Действительно тормозится! — сказал Тартини. — Не считаете ли вы разумным повернуть корабль? Пока он как-то движется, пусть летит к Земле, а не от нее.
— Это надо было сделать давно, — с досадой сказал Вересов. — Мы же наверняка знали, что корабль начнет торможение.
— Тогда нам было не до того, — примиряющим топом сказал Тартини. — Я первый должен был об этом подумать. Но лучше поздно, чем никогда. Хорошо, что у нас есть возможность сделать поворот.
Инженеры Земли посчитали, что боковые дюзы необходимы, и не положились в этом на двигатели, управляемые гийанейским «Мозгом навигации». Они допускали такой случай, что командиру может понадобиться немного повернуть корабль тогда, когда «Мозгу» это «не придет в голову» или он «не пожелает» выполнить этот маневр, считая его ненужным.
Ведь вблизи крупных небесных тел управление переходило к командиру, что было предусмотрено схемой «Мозга». Инженеры Земли не очень доверяли его послушанию. И на корме были установлены обычные реактивные двигатели, управление которыми не зависело от «Мозга». Именно про них и говорил Тартини.
Вересов подошел к пульту. Земные двигатели были включены, и поворот начался.
Антигравитационное поле работало, как всегда, точно, и они не ощутили поворота. Контролировать его можно было только по звездам.
— Это займет часов сорок, — сказал Вересов. — Двигатели поворота рассчитаны на малую скорость корабля, и им нелегко преодолеть инерцию его прямолинейного движения. Будем продолжать работу, как прежде.
Это произошло утром, а к вечеру следующего дня корабль повернулся к Солнцу, и боковые двигатели были выключены.
— Все же мы будем ближе и космолету легче обнаружить нас. Кроме того, может быть, расстояние станет доступным для наших генераторов связи. Мы же не знаем, с каким отрицательным ускорением тормозится корабль, — резюмировал Вересов.
Все приборы пульта бездействовали. Ими предстояло заняться специально. Уже две недели звездолет летел никем и ничем не контролируемый. Только локаторы работали нормально. Они были земные. А прежние, гийанейские, если и работали, то посылали свои сообщения в мертвый «Мозг навигации».
Кто мог предвидеть, что командир космического корабля может оказаться в подобном нелепом положении! Вересов нервничал, и это было понятно.
Работа была закончена еще через семь дней. Один день им удалось сэкономить.
Охваченные сильнейшим волнением, до предела утомленные, они сразу же, как только убедились, что автоматы действуют, подошли к люку в четвертый отсек.
Было половина шестого утра.
Вересов нажал на кнопку заметно дрожащей рукой.
И люк, закрытый шестнадцать суток, наконец открылся!
В четвертом отсеке никого не было, кроме спящих в анабиозных ваннах. Воздух был чист, но ведь они сами включили вентиляцию уже больше часа тому назад. Работали ли верхние резервуары, по-прежнему было неизвестно.
Как ни торопились Вересов и его товарищи узнать, что происходит в остальных отсеках, они внимательно осмотрели контрольные приборы во всех анабиозных помещениях.
Все было в порядке. Лежавшие в ваннах спокойно спали, не зная о том, что произошло с кораблем.
«Счастливые!» — невольно подумали все трое.
В третьем отсеке также никого не нашли. Только во втором, в своей собственной каюте, спал на постели профессор Фогель. По внешнему виду он находился в совершенно нормальном состоянии.
Вересов дотронулся до его плеча.
Фогель сразу проснулся, Он спокойно посмотрел на Вересова и сказал:
— Ну, наконец-то!
— Где остальные?
— Гианэя и Муратов, по-видимому, в первом отсеке, двоих я уложил в ванны.
— А зачем вы это сделали? Профессор сел на постели.
— А вы не знаете, что вентиляция выключена? И что подача воздуха из верхних резервуаров также? Впрочем, я замечаю, что воздух очистился. В последние дни здесь начало становиться душно.
Все было ясно. Запертые во втором отсеке три человека поняли, что для них может не хватить кислорода. Они не знали, сколько времени придется просидеть тут. И приняли решение — двоим лечь в анабиоз. Для одного кислорода хватит на втрое большее время. Почему остался именно Фогель, понять было нетрудно: он был старшим и воспользовался своей «властью». Уложить в ванну самого себя он не мог.