Гибель богинь
Шрифт:
— Слушаю.
— Гога, милый, не губи меня, — торопливо сказала она, а сердце заплясало в таком ритме, что пришлось заглатывать воздух после каждого слова. — Я только начинаю жить, понимаешь? До сих пор я не жила, я играла, что живу, а теперь — живу. Я — живая, я стала сама собой. Я люблю, я хочу родить ему ребенка, не губи меня, Гога.
— Значит, ты не говорила с супругом, — вздохнул Игорь Антонович. — Жаль, Надежда, но я — тоже живой. Я тоже стал иным, я стал нормальным советским специалистом, и я не могу не думать о родном коллективе. Такова се ля ви. Либо твоя семейная идиллия,
— Гога!..
Она крикнула изо всех сил, но из трубки уже неслись короткие гудки. Надя дала отбой, тут же лихорадочно («Господи, спаси меня, господи, спаси… ») набрала номер. Трубку никто не брал, но Надежда держала ее, держала, еще во что-то веря, еще на что-то надеясь. Потом положила рядом с аппаратом и снова закурила, а трубка продолжала монотонно гудеть. Тикали часы в большой комнате, гудела трубка, дымилась сигарета, а времени, кажется, уже не существовало. Оно словно замерло, остановилось и начало двигаться только тогда, когда в дверь позвонила Вера. Пожилая одинокая женщина, подрабатывающая недельной уборкой директорской квартиры да осенне-весенними оконными авралами. Она растерянно посмотрела на сигарету, на неприбранную квартиру и неприбранную хозяйку, но сказала по делу:
— Я с большой комнаты начну, Надежда Васильевна.
Надя молча кивнула. Сегодня не было обычного приглашения начать с чашки кофе, с разговоров, и Вера, надев рабочий халат, взяла тазик с водой, тряпки, бумагу, порошок и прошла в большую комнату, с некоторым беспокойством поглядывая на гудевшую телефонную трубку. Сноровисто развинтив створки окон, она распахнула их настежь — благо стояла ясная и теплая для октября погода, — стараясь делать все как можно тише, будто в квартире лежал тяжелобольной. Еще раз пробили часы, но хозяйка не изменила позы, и все так же настойчиво гудела телефонная трубка.
— А денек-то, денек сегодня прямо чудо! — не выдержав, прокричала сердобольная Вера. — Вы слышите, Надежда Васильевна? Я говорю, денек-то выдался, а? Недаром говорят, что бабье лето вернулось.
— Да, да, — механически отозвалась Надя; ей потребовалось прикурить, но спички кончились, и она напрасно шарила по карманам халата. — День замечательный. Замечательный.
Она вышла из транса, услышала гудки и положила трубку на рычаг. Смолкло гудение, вносящее непонятную тревогу, и Вера с облегчением вздохнула. И тут же заговорила про соседей, про девочку Оленьку, которая уже такая ласковая, что к ней — как к родной. И мальчик у них тоже хороший, вежливый и всегда здоровается. Хозяйка не отвечала, но Вера продолжала говорить, поскольку убедилась, что это помогает: ведь вывели же ее слова хозяйку из оцепенения и про телефон сразу вспомнила.
Надя воспринимала не слова, а голос. Голос живого человека, который работал в большой комнате, а сама Надя была на кухне и все еще искала спички: в семье никто не курил, а электроплита спичек не требовала. И Надежда рылась по всем ящикам и полочкам, а потом включила плиту и прикурила от раскалившейся конфорки. И тут опять пробили часы — один раз, половину чего-то, — а Вера все говорила и говорила, и Надя вернулась в переднюю и села на прежнее место возле переполненной окурками пепельницы, которую держали для гостей.
— … ну, бывает, заиграется — ребенок ведь, понятное дело. На той неделе уж телевизор закончился, время — двенадцать без двадцати.
«Двенадцать без двадцати — одиннадцать сорок, — пронеслось в Надиной голове. — Часы пробили половину, значит… Значит, сейчас Гога входит в кабинет». Она схватила трубку, лихорадочно набрала прямой номер мужа, но тут же отключилась. «Зачем? Что я скажу ему, что? Богиня чужих постелей…» Она застонала, изо всех сил до скрипа стиснув зубы, чтобы заглушить этот стон. Потом опять набрала номер — уже не прямой, а секретарши, мобилизовав все для того, чтобы заговорить обычным приветливо-уверенным тоном счастливой жены. Занято: короткие гудки. Положила трубку, затянулась.
— Вы звоните куда? — крикнула Вера. — А я разболталась…
— Ничего, ничего! — поспешно отозвалась Надя и снова набрала номер. — Мне не мешает…
Трубку долго не брали. Наконец ответили…
— Дирекция.
— Здравствуйте, Инна Павловна, — почти обычным, почти легким тоном сказала Надя. — Что-то никак до Сергея Алексеевича не доберусь. Он очень занят?
— Да, Надежда Васильевна. Только что просил ни с кем не соединять, у него серьезный разговор с товарищем из московского НИИ. Но вас я, конечно…
— Ни в коем случае! — Кажется, она крикнула. — Пустяки, Инна Павловна.
— Я передам, что вы звонили, как только Сергей Алексеевич освободится.
Как только освободится. Как только Гога отпустит его, рассказав о родинке, о смехе, о Кудряшове. Сейчас, именно сейчас он докладывает ее жизнь во всех подробностях. «Плохо твое дело, девочка, плохо твое дело…» Ей вдруг стало нестерпимо жарко, будто в ней взорвался вулкан: тело полыхало, противно намокла тонкая ночная рубашка.
«Плохо твое дело, девочка…»
— … только воду сменю.
Вера прошла мимо с тазиком, оставив распахнутой дверь в большую комнату. Оттуда тянуло прохладой, там летали длинные легкие шторы…
«Плохо твое дело, девочка…»
Надя шла к этому свежему, чистому миру как к спасению, протянув руки и распахнув халат: сквозняк приятно обдувал горячее тело. И шагнула в тихую и грустную прозрачность бабьего лета с подоконника шестого этажа…
— Вы абсолютно правы, абсолютно, — говорил Игорь Антонович, прощаясь с директором. — Я надеюсь, вы простите мне тот максимализм, с которым я поначалу отстаивал детище нашего института. Поразмыслив, я понял, что дитя оказалось мертворожденным, и приношу вам свои извинения. Мы в корне пересмотрим…
Директор слушал московского гостя с большим облегчением: назревавший конфликт с НИИ рассасывался сам собой. И этот симпатичный, поначалу столь рьяно защищавший агрегат молодой инженер, видимо, понял, что ради дела, ради общего всегда следует поступаться личным. Нет, с таким представителем завод сработается: он умеет искать общий язык.
— Я доложу позицию завода, но — маленькая просьба, — продолжал Игорь Антонович. — Я — человек новый, неопытный: поддержите меня официальным письмом на имя моего руководства. Знаете, жизнь есть жизнь.