Гибель богов
Шрифт:
Но сейчас я уже знал, что это возможно. Во сне Анастату сообщили о том, что он будет депортирован, а теперь, спустя всего пару дней, он умер. Мне было ясно, что означает эта внезапная тихая смерть в своей постели. Это означало переход.
Такое же возможно и со мной, теперь я получил этому подтверждение. Труп Анастата служил тому доказательством.
И что же? Хочу ли я этого так же, как прежде?
Вернуться в Москву, вновь работать врачом на «Скорой». Ездить на отдых в Турцию, со временем купить подержанный, но вполне исправный «Форд». Жениться на фельдшерице, с которой
Там теплые сортиры, электричество, телевизор и Интернет. До старости я буду наслаждаться комфортом и удобствами. До старости буду встречать Новый год в тапочках, с коньяком и новогодним поздравлением Путина российскому народу.
Я стоял над массивной деревянной кроватью, на которой лежало тело старенького епископа, и думал. Но что тут можно было думать? От меня не зависело ничего…
Киев встречал нас ликованием. Не успели струги причалить к деревянной пристани, как весь город высыпал нам навстречу. Здесь были все: местные жители, иностранные купцы, бояре и челядь. Войско князя Владимира возвращалось с великой победой.
Когда мы вернулись из неудачного похода на Булгар, жители все равно радовались: сыновья, братья и отцы вернулись живыми – это уже хорошо. Но сейчас триумф был полный.
Не только успешно взята крепость Корсунь, но привезена огромная добыча. Скарб наших дружинников ломился от золота и серебра, вывезенного из ограбленной дочиста Корсуни.
Как тут не кричать славу великому князю?
А было ведь еще и моральное удовлетворение. Князь Владимир женится на принцессе из Константинополя, на сестре самого императора Византии. Такой брак, еще недавно казавшийся немыслимым, стал вдруг возможен. Этим тоже гордились. Прекрасно понимая, что союз с Византией возможен только в одном случае – крещения Руси.
Это людей смущало. Слишком долго и упорно верили в то, что стать христианином – это значит предать своих старых богов, а это значит – предать родину, заветы отцов, старинный уклад и правила жизни. Это измена!
А тут христианином стал сам князь. Тут уж ничего не скажешь, но примириться с таким непросто.
Из Херсонеса с нами отправились в Киев четыре греческих священника и восемь диаконов – я сам попросил об этом. Они должны были крестить народ киевский и других земель.
Когда я сошел со струга под руку с Любавой, которая по этому случаю нарядилась в парадные одежды византийской принцессы, перед нами на берег сошла процессия священнослужителей. Все они были одеты в черное, в рясах и клобуках, с хоругвями и иконами в руках. С пением «Спаси, Господи, люди Твоя», они двинулись вперед, вверх по склону к центру города. За ними – мы с Любавой и остальные ближние дружинники – обитатели терема.
Шедший рядом с нами Алеша Попович подтягивал пению священников, и мы с Любавой старались так же. Сзади нас слышалось зычное пение Добрыни Никитича:
– Спаси, Господи, люди Твоя и благослови все достояние Твое…
Впервые христианское песнопение так свободно, привольно раздавалось над просторами
На княжеском дворе дымились костры, на которых женщины готовили праздничное угощение. Здесь же были привязаны несколько коз и овец, предназначенных для благодарственного жертвоприношения богам.
– Этого больше не будет, – сказал я, едва увидел жрецов в их кожаных одеждах, с ритуальными ножами, висящими на поясе. – Великий киевский князь больше не станет служить ложным богам. Мы построим храм Божий и там будем славить Господа Спасителя. Уберите жертвы.
Но все оказалось не так просто. Мне предстояло пережить еще одно испытание.
– Нет, князь, – твердо произнес воевода Свенельд, внезапно заступив мне дорогу и встав прямо напротив. – Ты стал христианином и не спросил нас. Ты не подумал о том, что не все в Киеве стали предателями. Не все согласны служить твоему Христу. И ты еще хочешь запретить нам принести жертвы богам. Богам, которые даровали нам столько побед!
Свенельд сказал все это громко, не таясь, и видно было, что он взбешен. Видимо, он долго сдерживался, но теперь моя слишком решительная выходка окончательно вывела его из себя – воевода потерял самообладание.
Вообще я убежден в том, что люди должны постоянно учиться друг у друга. У всякого человека можно поучиться чему-то хорошему. У Свенельда я мог бы поучиться выдержке. Надо отдать ему должное – он терпел очень долго. Вероятно, по его понятиям – бесконечно долго.
Ведь Свенельд прекрасно помнил Любаву и дал мне это понять. Но он не вмешался, ни словом не обмолвился никому о том, что «принцесса Анна» – никакая не принцесса, а бывшая рабыня, а до этого ключница покойного полоцкого князя. Свенельд не вмешался в мою затею жениться на Любаве.
Более того, он стерпел мое крещение и то, что большая часть дружинников последовала примеру, который я подал. А ведь это наверняка до крайности возмущало Свенельда.
Но теперь он взорвался. Князь Владимир перешел границы допустимого – он запретил совершить жертвоприношение богам!
Во дворе наступила тишина. Ее нарушали только треск сучьев в кострах да блеяние приготовленных для заклания животных. Любава прижалась ко мне, и я ощутил, как напряглось все ее тело – она чуяла угрозу. Сзади слышалось тяжелое дыхание Алеши Поповича…
Оглянувшись, я увидел угрюмые лица, внимательно и настороженно глядящие на нас со Свенельдом. Если мы сейчас вступим в конфликт с воеводой, сколько людей окажется на моей стороне?
И я отступил. Еще папа в детстве говорил мне, что зарываться нехорошо. Отличный урок того, что даже князю не стоит расслабляться.
– Я не говорил, что запрещаю провести жертвоприношение, – произнес я дрогнувшим голосом, стараясь сохранить достоинство. – Я сам стал христианином и поэтому не стану в нем участвовать. Но все, кто хочет, могут это сделать…