Гибель царей
Шрифт:
Рений шагнул поближе к нему.
— Как твое имя?
— Герминий Катон, — надменно ответил юноша. — Вы, наверное, слышали о моем отце.
Рений повернулся к солдатам, стоявшим за его спиной.
— Внесите это имя в списки. Он принят.
Надменность на лице Герминия тут же сменилась изумлением — он увидел, что его имя записывают на свитке чистого пергамента.
— Вы не имеете права записывать меня! Да мой отец вас…
— Ты принят, парень. Перед лицом свидетелей, — ответил Рений. — Эти люди поклянутся, что ты вступил в легион добровольно. Когда мы тебя отпустим, сбегаешь домой и расскажешь о чувстве гордости, которое переполняет твою грудь.
Сын Катона посмотрел на старого воина и самоуверенно заявил:
— Еще до захода солнца мое имя удалят из ваших списков.
Рений подошел к юноше вплотную.
— Скажи отцу, что в легион тебя записал человек, которого зовут Рений. Он меня знает. Еще скажи, что тебя ославят на весь Рим как малодушного слабака, который не хочет служить в легионе и защищать отечество. Если подобное случится, имя Катона навечно опозорено. Ты понимаешь, что отец этого не переживет? Неужели рассчитываешь повторить его карьеру, покрыв себя бесчестием? В сенате не любят трусов, парень.
Молодой человек побледнел от гнева и бессильной злобы.
— Я… — начал он и замолчал; на лице отразилось сомнение.
— Встанешь возле этого орла и будешь ждать, пока тебя не приведут к присяге, если только я не отдам других распоряжений.
— Ты не смеешь удерживать меня! — взвизгнул юноша.
— Неповиновение приказу? Тебя высекут, если отойдешь хотя бы на шаг! Смирно, пока я не потерял терпение!
Рев старого солдата заставил Герминия застыть на месте. Потом, не сводя с Рения глаз, он выпрямился по стойке «смирно». Его друзья попятились от орла Перворожденного.
— Ваши имена! — гаркнул Рений, и они замерли, лишившись дара речи. — Запишите их вторым и третьим рекрутами, принятыми сегодня. Пока этого достаточно, я запомнил их в лицо. Встаньте, как солдаты, парни, на вас люди смотрят!
Не обращая больше внимания на новобранцев, Рений повернулся к своим легионерам и громко сказал:
— Если сбегут, притащить обратно и выпороть прямо здесь. Это может кое-кого отпугнуть, зато остальные поймут, что у славы есть и обратная сторона.
Трое молодых римлян, вытянувшись, смотрели перед собой. Когда Брут взял Рения под руку и увлек в сторону, старый воин с удивлением посмотрел на ученика.
— Катон придет в ярость, — прошептал Марк. — Он разрешит сыну служить в любом легионе, кроме нашего.
Рений кашлянул и сплюнул в пыльную траву.
— Прежде всего он не позволит, чтобы сына заклеймили как труса. Тебе решать, но мы ничего не выиграем, если сейчас их отпустим. Может, он смирится или попробует подкупить тебя. Через пару дней узнаем.
Брут внимательно посмотрел в глаза гладиатора и недоверчиво покачал головой.
— Ты навязываешь мне этого парня, предоставляя выпутываться самому?
Старый товарищ покачал головой.
— Пустяки. Вот если бы ты ударил наглеца, его отец стер бы тебя в порошок.
— Ты ведь не знал, чей это сын, когда помешал мне? — возразил Брут.
Рений вздохнул.
— Я учил тебя быть наблюдательным, парень, долго учил. У него на пальце золотой перстень с эмблемой фамилии Катонов, такой большой, что за него можно купить целый дом. Как же я мог не знать, кто передо мной?
Брут поморгал, затем повернулся и подошел к трем новобранцам. Взяв Германия за руку, он несколько секунд внимательно рассматривал кольцо, потом собрался было вернуться к Рению, но тут из толпы отделились еще трое юношей и подошли к штандарту Перворожденного.
— Поставьте ваши подписи и займите места рядом с остальными, парни, — велел им Рений. — Когда наберется побольше народу, вас приведут к присяге.
Он похлопывал рекрутов по плечам, и губы его растягивались в улыбке.
ГЛАВА 22
Устав от жаркого солнца Греции, уверток и оправданий старшины городского совета, Юлий с трудом сдерживал вспышку гнева. Он отчаянно нуждался в пополнении, а власти этого римского города, защищенного стенами, забыли о своем долге и встречали каждое его требование возражениями, затягивая решение самых важных вопросов.
— У меня одна молодежь. Дайте ветеранов, — устало говорил Цезарь городскому старшине.
— Что? Ты хочешь оставить нас без защиты? — возмущенно вскинулся тот.
Юлий помолчал, прежде чем ответить — этому научил его Рений. Он уже знал, что небольшая пауза придает особый вес словам.
— Отсюда мои люди отправятся прямиком на Митридата. Вам некого больше бояться. У меня нет времени, чтобы делать из крестьян легионеров, а ты сам сказал, что на сотни миль вокруг других римских войск нет. Я требую, чтобы все мужчины, когда-либо державшие меч в руках и служившие в римских легионах, явились ко мне, вооруженные и снаряженные во все лучшее, что имеется в стенах вашего города.
Прижатый к стене старшина хотел было возразить, но Юлий не позволил этого сделать и слегка повысил голос:
— Не считаю уместным напоминать о том, что эти люди находятся в запасе. Мне было бы стыдно унижать их речами о наделах, полученных от Рима. Они знали, что может наступить день, когда отечество вновь призовет их на службу. Этот день настал. Рим взывает к ним! Приведите их сюда.
Городской старшина развернулся и почти бегом направился к зданию муниципалитета. Юлий ждал; солдаты стали за его спиной ровными шеренгами. Ему уже надоели отговорки «отцов города», терпение почти иссякло. Ведь они живут в покоренной стране, пламя бунта может вспыхнуть в любой момент. Неужели эти люди рассчитывают отсидеться за высокими стенами? Цезарь представлял, как бы они повели себя, явись сюда Митридат, а не он. Наверняка выразили бы покорность, бросились открывать ворота и опустились на колени в пыль.
— Кто-то движется к нам по главной улице, — негромко произнес Гадитик, стоявший за спиной Юлия.
Цезарь повернул голову влево, услышал мощную поступь по крайней мере целой центурии легионеров и мысленно выругался. Сейчас ему меньше всего требовалась встреча с командиром какой-нибудь регулярной части.
Когда отряд вышел на площадь, настроение у него резко улучшилось.
— Легионеры… стой! — раздалась громкая команда, отраженная стенами зданий, окружавших площадь.
Кто-то из людей Юлия громко присвистнул. Появившиеся на площади воины оказались далеко не молодежью. Попросту говоря, перед ними стояли старики. Доспехам, в которые они облачились, исполнилось не менее полувека — сочетание кольчужной рубахи с металлическими пластинами. По телам было видно, что эти люди воевали не одно десятилетие. У кого-то не хватало глаза, у кого-то — руки. Почти все лица украшали шрамы — грубые, кое-как зашитые, морщившие кожу.