Шрифт:
Николай Кожевников
Гибель дракона
Роман
ВМЕСТО ПРОЛОГА
В укромный уголок парка от горбатой громады императорского дворца, скрытого кронами низкорослых кривых сосен, доносится тихая, тягучая музыка. Расплываются голубые тени, сливаясь с наступающей чернотой. Свертывая лепестки, никнут цветы. Гул большого города слабеет, будто его глушит толстое покрывало. На небе и на земле зажигаются огоньки, но их дрожащий свет не в силах побороть темень, и приходит ночь, таинственная,
Тусклый свет бумажных фонариков, спрятанных в зелени слив и вишен, цветными пятнами освещает то неожиданные повороты аллеи, то узенькие тропинки, ведущие к живописным гротам в искусственных скалах или легким бамбуковым беседкам, нависшим над светлыми озерками. Омывая корни карликовых берез, шумят ручейки, то вдруг срываясь с камней крохотными водопадами, то расплескиваясь по тенистому мелководью среди пышных болотных цветов. Тихая музыка поет о вечном народе Ямато — избраннике богов, призванном властвовать над всеми народами мира. Властвовать! Так учит религия Синто — религия этого избранного богами народа, которому они, боги, дали и чудесную страну множества островов, и океан, и живого бога — императора, потомка Аматерасу, и ум, и силу, и хитрость, и мужество. Властвовать!..
Под раскидистой сливой на скамеечке, выложенной мягким дерном, неподвижно сидели двое. Зеленоватый свет фонарика падал на лица, и лица казались от этого мертвенно бледными.
— Жизнь коротка, и счастье быстротечно, — проговорил седой старик, слегка повернувшись к собеседнику и блеснув очками. — Забудем о делах, Аратаки-сан. Вы знаете, что сказал поэт о жизни нашей?
— Стихов не читаю, господин министр.
— Жаль, — министр вытянул губы, словно собирался поцеловать золотой набалдашник своей трости.
«Грубы разведчики, — размышлял он, — даже разведчики в чине генерала. Отказаться выслушать две строки стихов, когда знаешь, что министр, твой собеседник, и есть тот поэт!»
— Ваша профессия, Аратаки-сан, полна романтизма, — министр улыбнулся, блеснув золотом зубов, лицо его стало старчески добро душным и кротким. — Она ароматна, как порыв ветерка, как легенды горы Фудзияма...
— Простите, но я не думаю о романтике, — нетерпеливо прервал Аратаки, — я вас униженно прошу принять нашего первого сотрудника. Второй год, как мы покинули Приморье. Я не могу... — Аратаки передохнул, — я не могу дышать спокойно, пока там красные. Я не могу читать стихов, господин министр!..
— Первого? — министр постучал пальцами по трости. — Он неглуп, но он, к счастью, не понимает, что служит орудием... Впрочем, как говорит поэт, «побеги бамбука радуют козу, старый бамбук ее убивает», — он засмеялся тихим булькающим смехом, словно из горлышка тонкой бутылки медленно выливалась вода. — И пусть наша встреча будет для него ростком молодого бамбука. Бамбук подрастет и убьет козу.
Аратаки хлопнул в ладоши. Ни он, ни министр не обернулись, когда за их спинами послышалось осторожное покашливание. Переждав несколько секунд, тот, невидимый, обошел скамью и, вытянувшись перед японцами во фронт, замер.
— Господин военный министр, — не сразу заговорил он глухим, хриплым от волнения голосом, — честь имею представиться... — он набрал полную грудь воздуха, словно хотел крикнуть, но сказал осторожным шепотом: — Атаман Семенов, — и тут же поправился: — Казачий атаман Семенов.
Он был еще не стар, хотя изрядно потрепан, коренаст и плечист. Форма аргуньских казаков сидела на нем ладно. Бешмет из тонкого сукна был перетянут узким кавказским ремешком с чеканным серебряным набором.
Министр слегка шевельнул указательным пальцем с блестящим алмазом в тяжелом перстне. Семенов угодливо наклонился.
— Так вы утверждаете, — начал министр, — что ваши люди там, — он кивнул на северо-запад, — целы и даже работают на вас? — в его голосе не слышалось даже простой заинтересованности. И глаз за очками не рассмотреть. Тонкие губы чуть растянуты в учтивую улыбку.
Не разгибаясь, Семенов ответил:
— Так точно!
— Кто вам поможет в Маньчжурии?
— Генерал-лейтенант Бакшеев, ваше высокопревосходительство, генерал-майор Власьевский, князь Ухтомский...
— Так, — перебил министр, — чего вы хотите?
— Жить и умереть вместе с Японией!
— Очень хорошо, — министр пытливо смотрел Семенову в глаза, но ничего, кроме преданности, не было в них. — Мы вам дадим денег. Но, — старик встал, — только работать на нас.
Ласково коснувшись плеча атамана, министр усмехнулся. Вероятно, этот русский вообразит теперь, что без него Япония пропадет. Коза и бамбук! Министр отошел к другой скамеечке и сел, прислушиваясь к тихому голосу генерала Аратаки:
— Рано или поздно Приморье станет нашим. Будете работать с нами честно, получите... — генерал помолчал, словно оценивая атамана, — пост губернатора Дальне-Восточной провинции. Может быть, президента Дальне-Восточной Республики. И... право мести. Мы ни в чем не намерены ограничивать вас в ваших делах с русскими.
— Рад стараться!
— Завтра вас увезут в Дайрен. Вам нельзя оставаться здесь долго, хотя я лично всегда рад и счастлив вас видеть...
Министр слышал, как заскрипел песок под грузными шагами Семенова. Тяжело опираясь на трость, старик поднялся. Перед ним стоял Аратаки.
— Отлично, — ровно сказал министр. — Завтра я хочу видеть капитана Доихару. Он хорошо знает Восток и начнет работать в Маньчжурии. За атаманом нужно смотреть. Из ненависти к большевикам он предал свою страну. Так же легко он может предать и нас из старой русской ненависти к Японии.
Круто повернувшись, министр торопливо зашагал к ярко сиявшей громаде императорского дворца. Музыка стала слышнее. В небе, между звезд, вспыхнули яркие огоньки разноцветных ракет фейерверка. На поляне перед дворцом горели алмазными, рубиновыми, изумрудными огнями инициалы божественного императора.
Это было летом 1924 года.
В июле 1941 года Квантунская армия приготовилась к выступлению. Она была «подобна натянутой тетиве лука, обращенного в сторону Советского Союза». Лук готов был выстрелить в ту секунду, когда немцы возьмут Москву. Опасаясь упустить сроки, японский генеральный штаб с июля по октябрь торопливо «изучал вопрос об оккупационном режиме для советских территорий».