Гибель 'Эстонии'
Шрифт:
– Надеюсь, нас никто здесь не записывает. Думаю, настало время нам оставить игру в прятки. Мы с тобой вовлечены в смертельную схватку. Может быть, более страшную, чем все, что было у нас до этого. И мы с тобой по разные стороны этой схватки.Вопреки этому, назло этому мы должны держаться плечо к плечу. Иначе...
– Я люблю тебя, Росс, - она мягко освободила лицо от его ладоней, поцеловала его дважды недолгим, нежным поцелуем в губы.
– Еще неделю назад если кто-нибудь сказал бы мне, что со мной случится такое, я высмеяла бы его зло и беспощадно. Но что я могу сделать? Отойти в сторону, сбежать, исчезнуть? Нет такого места на земле, где меня не достали бы мои... напарники. А потом, я Чита...
– Не надо, дорогая, не надо, - Росс приложил палец к её губам.
– Я не призываю тебя ни к предательству, ни к дезертирству. Хотя и то и другое было бы оправдано. Я предлагаю пройти маршрут до конца вместе и найти достойный выход. Какой? Не знаю. Но он должен быть.
"Смерть - вот единственный выход, который ты можешь мне предложить, любимый, - безнадежно подумала она.
– Какой ужас, ведь я почти согласна с этим".
– Я не знаю, кто кому более спасительно нужен, - Росс взял Сальме на руки и она покорно положила голову на его плечо.
– Друзья становятся врагами. Враги готовы бросить в бездну всех и вся ради новых и новых унций золота. Я хочу, чтобы ты была счастлива и ради этого я готов уничтожить все зло на свете.
Засыпая, Сальме видела себя совсем маленькой девочкой. Она на родительском хуторе. Стоит на берегу небольшого затона озера Пангоди. Едва слышен шепот камыша, колышатся на водной ряби застенчивые лилии, балует изредка рыбешка. Солнце в зените. Призывно гукает какая-то птица в близком лесу, над цветами гудят шмели. Сальме поправляет на голове венок из полевых ромашек и прыгает в затон. Вода теплая. Она плывет саженками, ловко разгребая поднявшиеся вдруг волны. Рядом плывет мальчик. Она его знает, она его знала всегда. Это самый лучший мальчик на свете. Его зовут Иван Росс.
В одном из заброшенных домов Бруклина посреди пищевых отбросов, смрада и нечистот умирал седой морщинистый старик. Ему было двадцать шесть лет, но он ощущал себя столетним старцем. Изредка, с трудом повернувшись на груде жалкого тряпья, старик слезящимися глазами искал просвет окна. Когда это ему удавалось, опухшими негнущимися пальцами он касался девочки-подростка, которая лежала рядом на голом, прогнившем от мочи матрасе, косноязычно спрашивал:
– Посмотри, может Тэдди идет. Вроде день ещё не кончился....
Просьба его неизменно оставалась без ответа - девочка была без сознания, бессвязно бредила, иногда звала на помощь Эзру или Сэру:
– Возьмите меня домой. До-мой хочу!
В комнате были,кроме этих двоих белых, ещё какие-то люди - черные, пуэрториканцы, мексиканцы. Это был своеобразный стихийный хоспис, не носителей, но больных СПИДом, куда кто-то приползал сам, кого-то приносили ещё не дошедшие до последнего жизненного рубежа такие же горемыки. Иногда здесь появлялся веселый, броско одетый Тэдди. Оглядывал новичков зоркими глазками, похохатывая, скороговоркой вещал:
– А вот мы сейчас отправим на станцию "Счастье" - без обратного билетика!
– кажного жентильмена и кажную ледю, которые имеют чуток "Капусточки". Чу-ток! Налетай на самые качественные во всем Нью-Йорке ампулки и порошочки. First come, first serve! 3
Люди отдавали последнее.Тех, кто не мог двинуться, Тэдди обшаривал тренированными руками, снимая кольца, броши, цепочки. Сам услужливо, ловко делал таким укол в вену. Концентрация, как правило, была слабой, но для большинства его укол оказывался финальным. Не приходя в сознание, человек уплывал на станцию "Счастье" и в переносном и в прямом смысле - умирающего ночью два глухонемых помощника Тэдди в багажнике старенького, не вызывающего ничьих подозрений "плимута" вывозили тайком и сбрасывали в Гудзон. Дальше - океан, успокоение, вечность.
Старик не мог вспомнить, как все это начиналось. Путь на Голгофу у каждого свой. Иногда в забытьи через отравленный мозг проходили причудливые видения и он не понимал и не мог понять, что это выскальзывают из прошлого картинки его, а не чьей-то чужой и потому ненужной, несущественной жизни....
Маленький, симпатичный городок в благословенном штате Нью Джерси. Школьный стадион. Оркестр. Поддерживающая группа девочек. Бравурные, с детства знакомые, будоражащие душу мелодии, яркие костюмы, платья, юбочки. Родители, друзья, соседи всех этих здоровых, радостных, азартных мальчиков. Он себя уже не узнает, но это он капитан всегда выигрывающей бейсбольной команды. Сильный, гордый, обожаемый родителями, учителями, девочками.
– Он будет спортивной звездой, поверьте мне, - говорит взволнованный тренер членам родительского комитета.
– Хенри Аароном, Бейбом Рутом, Сэнди Коуфэксом, Кристи Мэтьюсоном!
Мелькает сияющее лицо мамы, но он не помнит и маму...
Тихие, узкие улочки Гарварда, строгие, прохладные университетские аудитории. Достойный во всех отношениях юноша выступает с докладом на международном коллоквиуме о взаимовлиянии и взаимозависимости политической экономии и юридического права. Настороженное внимание, растущий интерес и, наконец, восторженные апплодисменты. Юношу окружают профессора, студенты, жмут руку, похлопывают по плечу. Мелькает лицо отца, но он его не узнает. Старенький английский академик-экономист говорит канадскому коллеге: "Я полагаю, сэр, перед нами будущий Уэсли Митчелл". "Или, что не менее достойно, Роско Паунд," - учтиво возражает канадец-юрист...
Манхэттен. Богатый офис преуспевающей адвокатской фирмы. Шикарно одетый молодой человек ведет дело химического концерна против властей одного из штатов Новой Англии. Дело крупное, на кону сто девяносто миллионов, и, похоже, адвокат его выиграет, умело сталкивая интересы "Green Peace" с конкурирующими с концерном компаниями. Президент фирмы провожает вице-президента концерна и тот говорит в вестибюле: "Америка не устает рождать светлые умы. Этот ваш юноша - ценное приобретение". "Будет на то воля небес, станет со временем моим преемником". "Завидная смена. Его умение мыслить аналитически, успешно применяя неожиданные парадоксы, напомнило мне частично острые эссе Збигнева Бжезинского, частично доклады Генри Киссинджера"...
Как же это все начиналось? Он был уже вторым человеком в своей фирме. В двадцать три года! На Хэллоуин собрались в доме у модного певца, клиента фирмы. Получилась дикая богемная туссовка. Водка мешалась с шампанским, виски с текилой, жены с девочками. Когда было сделано блаженное внутривенное вливание, он был в грандиозной отключке. Но синтетический препарат был настолько действенным, что на следующий день ему захотелось еще. Через полтора месяца он прочно сидел на игле.
Он стал неряшлив, опаздывал на важные встречи и переговоры, иногда вовсе не появлялся в офисе по два-три дня кряду. Президент, у которого под напускной суровостью скрывалось доброе сердце, несколько раз и по всякому пытался его увещевать.