Гибель гигантов
Шрифт:
Когда Григорий изложил своему взводу задание, Исаак сказал:
— Царь что, намерен отдать армии приказ стрелять в собственный народ?
— А если так, — сказал Григорий, — как думаешь, солдаты такой приказ выполнят?
Волнение его росло, но вместе с ним рос страх. Он считал, что народ должен оказать власти сопротивление, иначе война будет длиться, продолжится голод, и не останется никакой надежды, что у Вовки жизнь будет лучше, чем у Григория и Катерины. Именно потому Григорий вступил в партию. Но с другой стороны, у него была тайная надежда, что если солдаты просто откажутся подчиняться приказам, революция совершится без кровопролития. Однако когда его собственному полку приказали установить пулеметы на углах петроградских улиц, эти надежды ему самому стали казаться глупыми.
Сможет ли Россия покончить наконец с царской тиранией? Ведь в некоторых странах, переживших революцию, так и случилось. Даже англичане однажды обезглавили своего короля.
Санкт-Петербург напоминает кипящий котел, подумал Григорий: пар уже идет, появляются пузырьки — вспышки насилия, и поверхность воды дрожит от жара, но закипеть как будто не решается.
Взвод Григория послали в Таврический дворец, летнюю резиденцию Екатерины Второй, где теперь заседала Дума, — безвольный российский парламент. Утро прошло спокойно: те, кто голодал, старались в воскресенье подольше поспать. Но погода оставалась хорошей, и к полудню из пригородов начал подтягиваться народ, пешком или на трамвае. Некоторые собирались в большом саду Таврического дворца. Григорий заметил, что там были не только рабочие, но и представители среднего класса — как мужчины, так и женщины, — а также студенты и несколько процветающих дельцов. Кое-кто пришел с детьми. Они явились на политическую демонстрацию — или просто собирались прогуляться по парку? Григорию казалось, они и сами точно не знали.
У входа во дворец он увидел хорошо одетого мужчину, чье красивое лицо было ему знакомо по фотографиям в газетах, и он узнал депутата от трудовиков Александра Федоровича Керенского. Трудовики были умеренной фракцией, отколовшейся от социалистов-революционеров. Григорий спросил его, что нового.
— Сегодня царь распустил Думу, — ответил Керенский.
Григорий возмущенно покачал головой:
— Обычное дело, — заметил он. — Убрать тех, кто жалуется, — вместо того чтобы принять меры по поводу их жалоб.
Керенский пристально глянул на него. Может, он не ожидал такого замечания от солдата?
— Именно, — сказал он. — Однако мы, депутаты, решили игнорировать царский указ.
— И что же дальше?
— Многие считают, что как только властям удастся восстановить снабжение столицы продовольствием, демонстрации прекратятся, — сказал Керенский и вошел в здание.
Интересно, почему эти умеренные считают, что так и будет, подумал Григорий. Если бы власти могли восстановить снабжение, неужели они уже не сделали бы этого — вместо того чтобы контролировать распределение? Но умеренные, похоже, предпочитали иметь дело с мечтами, а не фактами.
Вскоре после полудня, к своему удивлению, Григорий увидел сияющих Катерину с Вовкой. Он обычно проводил воскресенье с ними, но сегодня даже не надеялся их увидеть. Вовка выглядел здоровым и счастливым, к огромному облегчению Григория. Было видно, что ребенок уже справился с инфекцией. Было не холодно, и Катерина была в пальто нараспашку, демонстрируя ладную фигуру. Ему захотелось ее обнять. Она улыбнулась, и ему вспомнилось, как она целовала его, когда они лежали в постели. Григорий почувствовал желание — сильное, почти невыносимое. Какая досада, что сегодня вечером им не пообниматься!
— Как ты узнала, что я здесь? — спросил он.
— Просто повезло.
— Я рад тебя видеть, но в центре сейчас находиться опасно.
Катерина взглянула на толпу гуляющих.
— А по мне — так вполне безопасно.
Спорить Григорий не мог: видимых причин для беспокойства не было.
Мать с малышом пошли прогуляться вокруг покрытого льдом озера. Григорий затаил дыхание, когда увидел, что Вовка припустил от Катерины и почти сразу упал. Катерина подняла его, утешила и они пошли дальше. Они показались ему такими беззащитными! Что с ними будет?
Вернувшись, Катерина сказала, что им пора домой — Вовке надо спать.
— Большими улицами не идите, — сказал Григорий. — Держитесь подальше от толпы. Может случиться все что угодно.
— Ладно, — вздохнула она.
— Пообещай мне!
— Обещаю.
В этот день Григорий не видел кровопролития, но вечером в казармах рассказывали, что на Знаменской площади солдатам приказали стрелять в демонстрантов, и погибло сорок человек. Когда Григорий это услышал, словно холодная рука сжала его сердце. Катерину могли убить просто за то, что она шла там по улице!
Другие пришли в такое же негодование, и в столовой стали накаляться страсти. Чувствуя всеобщее напряжение, Григорий взял ситуацию в свои руки, потребовав от солдат соблюдать порядок и предложив говорить по очереди. Ужин превратился в митинг. Первому Григорий предоставил слово Исааку, который был хорошо всем известен как завзятый игрок в футбол.
— Я пошел в армию, чтобы убивать немцев, а не русских! — сказал Исаак, и в ответ раздался одобрительный рев. — Демонстранты — наши братья и сестры, наши матери и отцы, и единственное их преступление — в том, что они просят хлеба!
Григорий знал всех большевиков в полку и нескольким дал слово — но старался вызывать других тоже, чтобы его не обвинили в предвзятости. Обычно мнения солдаты высказывали осмотрительно, из страха, что об их словах непременно доложат и они понесут наказание, — но сегодня, казалось, это никого не волновало.
Наибольшее впечатление произвела речь Якова. Это был высокий мужик, здоровый, как медведь. Когда он заговорил, у него в глазах блестели слезы.
— Когда нам приказали стрелять, — сказал он, — я не знал, как быть. — Казалось, говорить громко он не может, и в зале стало тихо — все старались расслышать его слова. — Я сказал: «Господи, наставь меня!» — и замер в ожидании, но Господь не дал мне ответа… — Все вокруг молчали. — Я поднял винтовку, — сказал Яков. — Капитан вопил: «Пли! Пли!» Но в кого я должен был стрелять? В Галиции мы знали, кто наши враги, потому что они в нас стреляли. Но сегодня на площади никто на нас не нападал. Среди демонстрантов были в основном женщины, некоторые с детьми. И даже у мужчин не было оружия.
Он замолчал. Вокруг все будто окаменели, все словно боясь нарушить тишину неловким движением. Подождав, Исаак спросил:
— И что же потом, Яков Давыдович?
— Я спустил курок, — сказал Яков, и из его глаз в черную бороду покатились слезы. — Я даже не целился. На меня орал капитан, и я выстрелил просто чтоб его заткнуть. Но попал в женщину. На самом деле это оказалась девчонка, лет девятнадцать, наверное. Она была в зеленом пальто. Я попал ей в грудь, и пальто залило кровью: красное на зеленом. Потом она упала… — Он уже плакал, не сдерживаясь, и говорил сквозь рыдания. — Я бросил винтовку и пошел было к ней, хотел помочь, но на меня набросилась толпа, меня били руками и ногами, но я этого почти не чувствовал… — Он вытер лицо рукавом. — Мне теперь и здесь худо придется — из-за того, что потерял винтовку. — Он снова надолго замолчал. — Девятнадцать, — произнес он наконец. — Наверное, ей было не больше девятнадцати…