Гибель гигантов
Шрифт:
Гас приподнял бровь.
— После ранения я работаю в отделе, который занимается расшифровкой перехваченных немецких радиограмм. — Фиц вынул из кармана листок бумаги, исписанный его собственным почерком. — Через несколько дней ваше правительство получит эту информацию официально. Я показываю вам сейчас это сообщение, потому что нам нужен ваш совет — как с ним поступить.
Он подал листок Гасу.
Английскому шпиону в Мексике удалось получить вариант, переданный старым шифром, и на листке, который Фиц передал Гасу, находилось полностью расшифрованное сообщение Циммермана. В полном виде оно выглядело так:
Вашингтон — Мехико, 19 января 1917 г.
Мы намерены 1 февраля начать тотальную подводную войну. США мы попытаемся удержать, несмотря ни на что, в состоянии нейтралитета. Однако в случае неуспеха мы предложим Мексике союз на следующих условиях:
Вместе вести войну.
Вместе заключить мир.
С нашей стороны, мы окажем Мексике финансовую помощь и заверим, что по окончании войны она получит обратно утраченные ею территории Техаса, Новой Мексики и Аризоны. Детали этого соглашения мы поручаем разработать Вам.
Как только объявление войны между нами и США станет совершившимся фактом, Вы немедленно и совершенно секретно сообщите президенту Каррансе о вышеизложенном. Добавьте, что ему следует по своей инициативе предложить Японии присоединиться к нашему союзу и в то же время быть между нами и Японией посредником.
Обратите внимание президента на тот факт, что ведение подводной войны предоставляет возможность заставить Англию заключить мир в ближайшие месяцы.
Гас прочитал несколько строк, поднеся листок близко к глазам и воскликнул:
— Союз?! О боже!
Фиц быстро взглянул вокруг. Начался новый бой, и шум толпы был слишком громок, чтобы стоящие поблизости разобрали слова Гаса.
Гас читал дальше.
— Получит обратно Техас? — сказал он, не веря глазам. И потом яростно: — Предложить Японии присоединиться? — Он поднял голову. — Это возмутительно!
На такую реакцию Фиц и надеялся.
— Именно что возмутительно, — сказал Фиц с деланной суровостью.
— Немцы обещают заплатить Мексике за вторжение в Соединенные Штаты!
— Да.
— И просят попытаться вовлечь Японию!
— Да.
— Ну, как только об этом станет известно!..
— Именно об этом я и собирался с вами поговорить. Мы хотим предать гласности эту телеграмму таким образом, чтобы помочь вашему президенту.
— А почему же английское правительство просто не объявит о ней миру?
Фиц понял, что Гас сказал, не подумав.
— По двум причинам, — ответил он. — Во-первых, нам не хотелось бы, чтобы немцы узнали, что мы перехватываем их сообщения. Во-вторых, нас могут обвинить в фальсификации.
Гас кивнул.
— Извините, я сказал, не подумав. Давайте рассмотрим это спокойно.
— Если возможно, мы хотели бы, чтобы вы заявили, что правительство Соединенных Штатов получило копию телеграммы от «Вестерн юнион».
— Вильсон не станет лгать.
— Так добудьте у них копию этой телеграммы, и лгать не придется.
Гас кивнул.
— Наверное, это можно. Что касается второго вопроса — кто мог бы объявить о телеграмме так, чтобы на него не пало подозрение в фальсификации?
— Я полагаю, сам президент.
— Как вариант.
— Но у вас есть идея получше?
— Да, — задумчиво сказал Гас, — пожалуй, есть.
Этель и Берни поженились в доме молитвы «Голгофа». Они не отличались особой религиозностью, а здесь им нравился пастор.
С Фицем Этель не общалась с того самого дня. Его публичное противостояние делу мира живо напомнило ей о его истинной натуре. Он поддерживал все то, что она ненавидела: традиции, консерватизм, эксплуатацию рабочего класса, неправедно нажитое богатство. Она не могла бы любить такого человека, и она стыдилась того, что ее чуть не соблазнил домик в Челси. Она поняла, что действительно родной для нее только Берни.
Этель надела розовое платье и шляпку с цветами, что купил ей Вальтер фон Ульрих, когда она была свидетельницей на их с Мод свадьбе. Никаких девочек-подружек не было, только Милдред и Мод. Из Эйбрауэна на поезде прибыли родители Этель. Билли был на передовой, и новый отпуск ему не дали. Малыша Ллойда одели в наряд пажа, специально пошитый для него Милдред: костюмчик небесно-голубого цвета с медными пуговками и берет.
Берни удивил Этель, познакомив со своей семьей, о существовании которой никто и не слыхал. Его престарелая матушка говорила только на идише и бормотала что-то себе под нос на протяжении всей службы. Она жила у процветающего старшего брата Берни, которого звали Тео и который — как выяснила, пофлиртовав с ним, Милдред, — был владельцем велосипедной фабрики в Бирмингеме.
После церемонии бракосочетания устроили чай с пирогами. Крепких напитков, к удовольствию отца и мамы Этель, не было, а курить выходили на улицу. Мама, поцеловав Этель, сказала:
— Ну что же, я рада, что ты наконец устроена.
Этель подумала, как много означает эта фраза. «Поздравляю, хоть ты и падшая женщина с внебрачным ребенком, отца которого никто не знает, и выходишь замуж за еврея, и живешь в Лондоне, который не лучше Содома и Гоморры», — вот что это значило. Но Этель приняла и такое поздравление, и зареклась когда-либо сказать что-то подобное собственному ребенку.
У ее родителей были билеты туда и обратно, так дешевле, и они заторопились на поезд. Когда большинство гостей разошлись, оставшиеся перешли в паб «Гусь и пес» пропустить стаканчик-другой.
Пришло время укладывать Ллойда, и Этель с Берни пошли домой. Еще с утра Берни погрузил на ручную тележку свои скромные пожитки и книги и переехал со съемной квартиры к Этель.
Чтобы провести первую ночь вдвоем, Ллойда уложили наверху с детьми Милдред, что сам он воспринял как невероятное счастье. А Этель и Берни, выпив на кухне по чашечке какао, отправились спать.
На Этель была новая сорочка. Берни надел свежую пижаму. Когда он лег в постель рядом с ней, его прошиб нервный пот. Этель погладила его по щеке.