Гибель гигантов
Шрифт:
— Почему, ты думаешь, он тебя пригласил? — спросил вечером Берни, по обыкновению задавая самый важный вопрос.
У Этель не было ответа, который выглядел бы правдоподобно. Фицу не была свойственна чистосердечная доброта. Он умел быть щедрым, когда это было ему зачем-то нужно. И Берни проницательно интересовался, не хочет ли он чего-то взамен.
Берни руководствовался скорее рассудком, чем интуицией, он чувствовал, что между Фицем и Этель существует какая-то связь, и в ответ на это его собственное поведение стало чуть больше напоминать поведение влюбленного. В этом не было ничего показного, потому что он не был показушником, но при прощании он удерживал ее руку чуть дольше, чем следовало, подходил чуть ближе, чем ей было удобно, при разговоре гладил ее по плечу и поддерживал под локоток, когда им случалось вместе идти по лестнице или выходить из автобуса. Почувствовав, что стало небезопасно, Берни инстинктивно делал жесты, означавшие, что она принадлежит ему. К несчастью, ей было трудно при этом не морщиться. Фиц напомнил ей обо всем том, чего она не чувствовала по отношению к Берни.
Во вторник Мод пришла в редакцию в половине одиннадцатого, и они бок о бок проработали все утро. Пока Ллойд Джордж не произнес свою речь, передовицу нового выпуска Мод писать не могла, но в газете было еще многое другое: вакансии, приглашения нянь на работу, полезные советы доктора Гринворда, касающиеся детского и женского здоровья, а также рецепты и письма.
— Фиц после собрания вне себя от ярости, — сказала Мод.
— Я говорила, что ему зададут жару.
— Это неважно, но Билли назвал его лжецом.
— А ты уверена, что он злится не потому, что Билли в споре одержал верх?
— Ну… может быть, — невесело улыбнулась Мод.
— Надеюсь только, он не заставит Билли за это ответить.
— Не заставит, — твердо сказала Мод. — Это значило бы нарушить слово.
— Хорошо, если так.
Они пошли на ланч в кафе на Майл-Энд-роуд. «То, что надо шоферу!» — гласила вывеска, и шоферов грузовиков, действительно, было полно. Персонал кафе радостно приветствовал Мод. Они взяли пирог с мясом и устрицами — мяса в пироге было мало, и его смешивали с дешевыми устрицами.
Потом они сели на автобус, идущий в Вест-Энд. Этель взглянула на огромный диск Биг-Бена и увидела, что уже половина четвертого. Выступление Ллойда Джорджа должно было начаться в четыре. В его власти было покончить с войной и спасти миллионы жизней. Сделает ли он это?
Ллойд Джордж всегда боролся за рабочего человека. Перед войной он вел борьбу с палатой лордов и королем за то, чтобы ввести пенсию по старости. Этель знала, как много это значило для стариков, у которых не было за душой ни гроша. В первый день, когда стали выплачивать пенсии, она видела, как бывшие шахтеры — когда-то сильные мужчины, а теперь согбенные старики с дрожащими руками, — не скрываясь, плакали от радости: теперь им не придется жить в нищете. Тогда-то Ллойд Джордж стал кумиром рабочего класса. А палата лордов собиралась потратить эти деньги на королевский флот.
«Я могла бы написать ему сегодняшнюю речь, — подумала Этель. — Я бы сказала: „Бывают моменты в жизни человека и в жизни народа, когда было бы правильно сказать: „Я сделал все, что мог, большего сделать не могу, поэтому оставляю попытки и буду искать новый путь“. Час назад я приказал прекратить огонь по всей английской линии фронта во Франции. Господа, пушки смолкли“».
Это было возможно. Французы пришли бы в ярость, но им тоже пришлось бы прекратить огонь — или быть готовыми к тому, что Великобритания заключит сепаратный мир, а их тогда ожидало бы неминуемое поражение. Франции и Бельгии будет тяжело принять мирный договор, — однако не тяжелее, чем потерять еще миллионы жизней.
Это будет демонстрация искусства государственного правления. Скорее всего — и финал политической карьеры Ллойда Джорджа: никто не станет голосовать за человека, проигравшего войну. Но зато какой это выход!
Фиц ждал в центральном вестибюле. С ним был и Гас Дьюар. Вне сомнения, он не меньше остальных жаждал узнать, как ответит Ллойд Джордж на мирную инициативу.
По длинной лестнице они поднялись в галерею и заняли свои места над залом заседаний. Справа от Этель сидел Фиц, слева — Гас. Внизу рядами стояли скамьи, обтянутые зеленой кожей. По обе стороны зала почти все места были заняты, за исключением нескольких мест в первом ряду, которые традиционно оставляли для кабинета министров.
— Все члены парламента исключительно мужчины, — громко сказала Мод.
— Тише, пожалуйста! — прошипел капельдинер, одетый в официальный придворный костюм, включая бархатные брюки до колена и белые чулки.
Какой-то рядовой член парламента пытался говорить, но его вряд ли кто-либо слушал: все ждали нового премьер-министра. Фиц тихо сказал Этель:
— Ваш брат нанес мне оскорбление.
— Какое несчастье! — саркастически отозвалась Этель. — Он ранил ваши чувства?
— На дуэль вызывали и не за такое.
— Какая здравая мысль для двадцатого века!
Ее презрительный тон его нисколько не задел.
— А ему известно, кто отец Ллойда?
Этель замешкалась с ответом: говорить правду она не желала, но не хотелось и врать. По ее замешательству он все понял.
— Ах вот оно что, — сказал он. — Тогда это многое объясняет.
— Не думаю, что требуется искать дополнительный мотив, — сказала она. — Случившегося на Сомме вполне достаточно, чтобы разозлить солдат, вам так не кажется?
— За такую дерзость следует отдавать под трибунал.
— Но вы же обещали…
— Да, — сказал он сердито, — к несчастью, обещал.
В зал вошел Ллойд Джордж. Это был невысокий худощавый человек в визитке, слишком длинные волосы уложены несколько небрежно, кустистые брови совсем побелели. Ему было пятьдесят три, но его шаг был пружинист, и когда он сел и сказал что-то рядовому члену парламента, Этель увидела улыбку, знакомую по газетным фотографиям.
Он начал свою речь в десять минут пятого. Голос у него был хрипловатый, и он сказал, что у него болит горло. Сделал паузу, а потом заметил:
— Находясь сегодня здесь, перед палатой общин, я ощущаю на своих плечах самую большую ответственность, какая только может достаться смертному.
Этель подумала, что это хорошее начало. Во всяком случае, он не собирался, подобно французам и русским, отвергать предложение немцев как жалкую уловку или отвлекающий маневр.
— Любой человек — или группа людей — кто безрассудно, или без достаточных оснований продолжает столь ужасный конфликт, как этот, берет на душу такой грех, что не хватит и океана, чтобы его смыть.