Гибель гитариста
Шрифт:
Ключ от этой комнаты был один на всех, хранился у сестры-хозяйки, и это было удобно: если ключ имеется у сестры-хозяйки, значит, комната свободна, если нет ключа – значит, занята, если нет ни ключа, ни сестры-хозяйки, значит, сама сестра-хозяйка, свежая веселая женщина лет сорока, занимается в подвале личной жизнью. «Господи, все ж люди!» – всегда приговаривала сестра-хозяйка, отдавая ключ и лучась добротою.
И вот однажды, после очередного успешного урока, Светлана вдруг вспомнила свой план. Печенегин подходящ: некрасив, не сильно умен, Ринату обиды не будет. Но зато другое
И Светлана бросила уроки музыки.
А тут и Печенегина выпустили из больницы.
Месяц прошел.
Светлана и о Печенегине постаралась забыть, и о намерении согрешить. Впрочем, тут стараний не потребовалось: намерение само исчезло.
Но жизнь семейная почему-то стала резко ухудшаться.
Ринат то и дело появлялся дома неожиданно: словно хотел застать врасплох.
Он бросил все свои увлечения.
Он понял, что никого, кроме Светланы, не любит.
Она это почувствовала – и почувствовала тут же почти с ужасом другое: что не так любит его, как раньше. Раньше он был – улыбчив и кареглаз во все стороны. Теперь кажется, что – рядом ли, далеко ли – дни и ночи только на нее смотрит строгими карими глазами: подозревая.
Опять, значит, виновата – без вины виновата.
Рассердилась Светлана: сколько же можно?! – и на привычную шутку молодого хирурга Элькина: «Лампа стояла на столе и света не давала, лампа упала и света дала!» – ответила:
– Плохо просят!
Элькин обрадовался до пота и тут же стал договариваться и просить, расхваливая себя, что его просто никто не знает, потому что считают за несерьезного человека, а когда женщина его узнает – это гроб, это конец всему!
– Завтра в пять, – сказала Светлана.
– Вечера?
– Утра! – засмеялась Светлана.
Назавтра весь день руки ее были холодны и сердце ныло.
Издали увидела Элькина – отвела глаза.
Около пяти вечера подошла к сестре-хозяйке.
– За ключиком? – радушно спросила та.
– Да…
Взяла ключ, спустилась в подвал, отомкнула комнату, вошла, включила свет – и оглядела окружающее так, будто впервые видела. Колченогие стулья, груды больничного барахла в углу, металлическая больничная кровать, пружинящая и проваливающаяся, на нее навалены два матраца, покрытые темно-синим одеялом… Глянула на часы: пять! Шарахнулась из комнаты, замкнула ее, убежала, быстро переоделась – и домой, домой!
Через день Элькин пришел к ней и сказал:
– Ты извини, срочная операция была. Но уговор в силе!
И ушел, не уточнив, каким образом уговор в силе.
Бедный Элькин, бедная я, думала Светлана.
Вдруг: Печенегин!
Здравствуйте, Денис Иванович, какими судьбами?
Товарища пришел проведать.
А, ну ладно. Как жизнь?
Нормально.
Ну, пока.
Пошла. Обернулась – и ощущение возникло, что она ведь, гадина такая, чуть не изменила с Элькиным – и не мужу,
Окликнула его, уже уходившего. Просила прийти, если сможет, часов в пять вечера сегодня. С гитарой. Соскучилась по музыке, сказала. По нашей комнатке соскучилась, сказала.
Приду, сказал Печенегин. И пришел.
Музыки не было.
С того дня прошло десять лет.
В течение этих десяти лет примерно раз в неделю Печенегин в предвечернее время исчезает из дома. Никто не знает, куда.
У Светланы родились два мальчика. Ринат любит их.
Они от него.
Светлана знает это почти точно.
Ринат успокоился, продолжил прежние увлечения, правда, все чаще стал выпивать вино и водку, попал в аварию, перестал ездить шофером, а потом, во времена уже недавние, приняв наследство дел, планов и стремлений умершего отца, стал главой родственного торгово-экономического сообщества, пить бросил, увлечения стали другими – уже без любви, уже Ринат не тратил своих карих глаз, которых, впрочем, почти не видно стало из-за прищуренных век, – и щеки его оплыли, и живот все растет, и чем больше Ринат становится сам некрасив, тем больше нравится ему покорить красавицу, потому что умное обаяние авторитета он уважает больше глупого обаяния внешности.
Он не раз просил и требовал, чтобы Светлана ушла из столовой, она сопротивлялась: привыкла к людям, привыкла вообще, за детьми сестра твоя бездетная смотрит, мать твоя и прочие все – что ты меня тревожишь? не тревожь меня!
Ладно, у баб свои причуды.
Оно, в общем-то, и удобно, когда жены целыми днями дома нет (Светлана работала по два двенадцатичасовых рабочих дня – а потом два дня отдыха). Чем удобно – только дураку надо объяснять. А дураков Ринат не терпел и в окружении своем не имел, за исключением, как он выражался, обслуживающего персонала, состоящего из подростков и женщин – первые дураки в силу возраста, а вторые в силу половой принадлежности.
Десять лет – немалый срок.
И вот недавно Ринат заехал к Светлане в больницу. До этого ни разу не был, только звонил ей, если что требовалось. А тут просто ехал мимо, вспомнил, что желудок у него ноет вторую неделю подряд, подумал, что найдет сейчас Светлану, а она живенько организует ему врача-специалиста. Рентген, анализы – и таблетки прописать, и побыстрей чтобы, времени нет.
Светланы найти он не смог.
Спросил какую-то женщину.
Это была все та же сестра-хозяйка, чуть постаревшая, но еще добрей стали светиться мягким светом ее глаза.
– Сейчас будет, – сказала она. – Пошла за посудой.
Ринат за годы правления семейным кланом стал очень проницательным. Он взглянул в лучистые глаза сестры-хозяйки – и та смутилась.
– Веди, – сказал Ринат.
Та заплакала тихими безнадежными слезами и повела.
Повезло Денису Ивановичу: он минут пять как ушел через подвальный черный ход. А Светлана еще была тут, вспоминала и думала.
Ринат вышиб дверь – незапертую, впрочем. Спросил:
– Чего это ты делаешь тут?
Светлана испугалась, вскочила, подняла руки в странном движении – то ли готовясь оттолкнуть, то ли сложить их ладонями, как при молитве.