Гиблое место. Служащий. Вероятность равна нулю
Шрифт:
Харьюнпя заметил у женщины стремление в чем-то оправдаться, но в чем, он не мог определить. Он мог побиться об заклад, что полицейский уличный контроль зимой подавал на нее жалобу за плохо посыпанные песком тротуары у дома. Затем он перебрал в голове разные статьи закона, но так и не вспомнил, есть ли такой закон, который обязывает дворника держать у себя ключи от квартир.
— Да, понимаю... ничего не поделаешь, — сказал он примирительно.
Харьюнпя присел на корточки перед дверью. Он протолкнул торчавшую в отверстии ящика газету и, придерживая пальцами щель, заглянул вовнутрь. Там горел свет. Он увидел пару ботинок, длинный половик, нижнюю часть висящего на вешалке костюма. Дверь в глубине коридора была закрыта. Она, очевидно, вела в комнату. Харьюнпя опустился на колени и сунул нос в щель. Запах явно ощущался. Он был одновременно сладковатым и горьким, кисловатым и приторным, но происходить он мог только от человеческого тела, ставшего ненужным с окончанием жизни и разлагающегося вследствие химических процессов и деятельности бактерий. Он побренчал дверным звонком и поднялся.
— Да, там труп. Никаких сомнений. Вот только дверь надо... Турман?
— Да пусти-ка. Попробуем, — сказал полицейский... — Неужели Турман да не откроет? Попробуем... неужели... ага... — бубнил себе под нос Турман, склонившись перед дверью. Он внимательно обследовал зазор дверного переплета, пробежал своими толстыми пальцами вдоль пазов и стал простукивать дверь суставами пальцев. Карманной лампой он осветил замок, — Та-ак, — сказал он и выпрямился. — Ну, эта пойдет... не волнуйся, Тимо, без особого труда пойдет, — сказал Турман, обращаясь к Харьюнпя, на самом деле он хорохорился перед женщиной, стоявшей у перил. Харьюнпя заметил, что она дрожит и сжимает перила обеими руками так, что кожа на запястьях побелела. Откуда-то снизу опять раздалось кошачье мяуканье. В остальных квартирах было тихо.
— Минутку, минутку... — Турман запустил пальцы во внутренний карман. Ткань пиджака выгнулась. Наконец кончиками пальцев он извлек замшевый мешочек длиной сантиметров в двадцать. Он опустил его на ладонь и удивительно ловко развязал ногтями нитку, стягивавшую горловину. Из мешочка выскользнули четыре стальных прута с кольцом на конце. Харьюнпя знал, что их изготовил ювелир — гнул, ковал и шлифовал, пока не получились орудия труда, которые в руках Турмана открывали почти все без исключения замки.
— Крючок или пика? — спросил Турман.
Харьюнпя не ответил. Он понял, что вопрос задан ради женщины, ибо он знал, что Турман не нуждается в советах посторонних. Он владел своим искусством в совершенстве.
— Крюк, конечно... здесь, смотри, нет даже ушка. — Тонкий стальной прут плавно, будто щупальце, проник в замочную скважину. Турман медленно двигал рукой. На его лице появилось сосредоточенное выражение, как будто он слушал голос, исходящий откуда-то изнутри.
Харьюнпя уже в силу необходимости почувствовал интерес к исходу операции и выжидал, затаив дыхание. Замок слегка скрипнул. Турман еще раз повернул рукой. Замок скрипнул вновь — на этот раз сильно. Турман схватился другой рукой за край именной таблички и потянул. Дверь открылась.
Харьюнпя ногой распахнул дверь настежь. В нос сильно ударил трупный запах. Харьюнпя тотчас подумал, что в данном случае, очевидно, произошла естественная смерть. Возможность самоубийства тоже промелькнула у него в голове, а мысль о насильственной смерти он прогнал, потому что именно ее и боялся.
У двери лежала куча почты — газеты, рекламные проспекты, счета. Харьюнпя не стал смотреть, от какого числа была самая нижняя газета. Он перемахнул через завал и остановился у края половика. Турман продолжал стоять у двери. Сзади слышалось его дыхание. Позвякивала связка ключей в руках дворничихи на лестничной клетке. Харьюнпя судорожно глотнул. Он понял, что Турман правильно поступает, оставаясь у двери, снаружи, и сразу повел себя осторожнее. Он постарался внимательно оглядеть вход в комнату, куда ему предстояло войти. Во рту было сухо.
— Эй! Есть там кто? Это полиция! — Безумная надежда на то, что в квартире все же есть живая душа, заставила Харьюнпя повысить голос. Он не желал вторично врываться в чужую спальню. Узкая прихожая заглотила его слова. Справа висела полиэтиленовая занавеска, за которой что-то мягко капало. Харьюнпя отдернул занавеску. За ней была темная уборная. Свет отражался от краев раковины и от бачка. Из крана капало. На стене висело зеркало без рамы, на вешалке — полотенце. Уборная была грязная. И пустая.
Турман продолжал стаять у двери — он не торопил Харьюнпя. Тот поднял руку и почти коснулся пальцами свисавшей с потолка голой лампочки. Она источала тепло. Стеклянная поверхность была сильно раскалена. Харьюнпя перевел дух, шагнул к закрытой двери и с удивлением услышал, как заскрипели подошвы его ботинок.
Тут Харьюнпя увидел, что палас у двери запутан и сбился в кучу. Это насторожило его: ведь каждый след, найденный в квартире, может пригодиться. Харьюнпя остановился перед закрытой дверью. Пальцы его инстинктивно скользнули вдоль ремня под пиджаком, пока он не почувствовал холодный металл рукоятки пистолета. Он передвинул кобуру вперед, хотя и не знал зачем, ибо едва ли кто-то мог броситься на него.
Харьюнпя взял карандаш и толкнул им дверь. Дверь тихонько открылась. Он увидел перед собой черный провал комнаты. Глаза быстро привыкли к темноте.
Сначала возник четырехугольник окна, затем обозначились вещи, находившиеся у двери. В темноте Харьюнпя различил стаканы, упавшую бутылку, поваленный стул, простыни на кровати. И наконец заметил у кровати, на полу, какой-то темный большой предмет, напоминавший человеческую фигуру. Он стал водить карандашом по стене в поисках выключателя. Мысли метались у него в голове. Очень хотелось верить в то, что это — естественная смерть, на втором плане маячила мысль, что если бы он был магистром государственного права или меркономом [15] , ему не пришлось бы открывать такие вот двери, и, наконец, его посетило откровение: трупы никогда не смердят в фильмах и книгах. Когда карандаш наконец попал в выключатель, он вспомнил данные статистики: в Хельсинки полиции приходится иметь дело с полутора тысячью естественных смертей в год и только с тридцатью — насильственными.
15
Лицо, окончившее коммерческое училище в Финляндии.
Свет вспыхнул в комнате. Харьюнпя сощурился. Вокруг царил страшный беспорядок. Он увидел перевернутую мебель, окурки, неубранную кровать, выдвинутые ящики комода, скрученный ковер, упавший на пол телевизор. Он увидел брызги крови, веером разлетевшиеся по обоям, и лужу на линолеуме. Он увидел разорванную одежду покойного, его выпученные глаза, распухшую голову и зияющие раны на лбу.
Усталость навалилась на Харьюнпя. С минуту он чувствовал себя таким же безнадзорным и беззащитным, как двадцать лет назад, в первый день своего пребывания в школе. Как бы невзначай Харьюнпя оперся ладонью о дверной косяк. И повернул голову в сторону коридора.
— Он мертв, — произнес Харьюнпя осипшим голосом. — Убит.
ГЛАВА 8
Харьюнпя было очень не по себе. Волновался он главным образом оттого, что все дальнейшие шаги должны быть непременно правильными, и ему предстояло, не сходя с места, сейчас же решить, какие это должны быть шаги. С минуту он колебался, не знал, подойти ли ближе к трупу или вернуться на лестничную клетку к Турману. Он понимал, что им овладевает беспричинная, но опасная паника, и, чтобы справиться с ней, задержался на некоторое время в дверном проеме. Немного успокоившись, он принял, по его мнению, правильное решение и вернулся на лестничную клетку, стараясь по возможности не оставлять следов.