Гиблое место. Служащий. Вероятность равна нулю
Шрифт:
Он сунул ноги в домашние туфли, накинул на себя тяжелый велюровый халат и прошел через две гардеробные и ванную в спальню Сандры. Там он зажег свет. В помещении стоял запах ее духов, одна штора тихо шевелилась от ветра. Матильда оставила дверь на балкон открытой.
Сенатор Робертс пригладил рукой волосы. Так чего же он все-таки хотел? Кто-то ведь потревожил его... Ах, да, лодочный сарай. Смешно, при чем тут сарай?
Он прошел через комнату, сдвинул штору и выглянул в сад. Сквозь ветки деревьев он увидел канал, отражающиеся в нем фонари с другой стороны. Лодочный
Сенатор снова прошел через ванную в свою спальню, взял из ночного столика ключи от сарая и вышел на галерею. Холл лежал перед ним мрачный и молчаливый. «Бим-бом», — пробили старинные французские часы, пока он спускался по лестнице. Сенатор бесшумно пересек холл. В зимнем саду он отворил дверь на террасу и оставил ее широко распахнутой, чтобы не захлопнулась. Потом сунул руки в карманы халата, сразу став похожим на глыбу гранита, и спустился к лодочному сараю по тропинке, галька тихо шуршала под его домашними туфлями.
У сарая были бревенчатые стены и массивная дверь, он вставил ключ в замок и повернул его. Все было в порядке.
Он отворил дверь. Внизу тихо и лениво плескалась вода. Вообще-то он намеревался просто заглянуть внутрь, но потом все-таки включил тусклое красноватое освещение. Пахло олифой, плесенью и тиной. Вдоль стен тянулись деревянные мостки. Впереди на фоне тускло поблескивающей воды выделялась решетка.
Мерно покачивались лодки.
А между ними покачивался на слабой волне, подобно морской лилии, венец золотистых волос, жутко растекшихся по поверхности воды. Венец обрамлял ее лицо. Глаза были широко раскрыты и смотрели прямо на него.
Рихард Робертс не опустил голову. Он только отвел взгляд и сразу почувствовал спазм в груди, словно должен был теперь дышать только сердцем. Он со скрежетом стиснул зубы.
«Нет, — крикнул он себе, — нет, только не это! Они как раз метили в твое сердце, толстяк! Но им такое не удастся. — Хотя сердце его и сжалось, как старая тряпка. — Я знаю, мне нельзя туда больше смотреть, нельзя! За что-нибудь ухватись, толстяк. Бревна, балки, все это так надежно и шероховато. А потом свежий ночной воздух. Шелест деревьев».
И далеко впереди свет в спальне Сандры.
Можно идти дальше. Спазмы немного отпускают. Но возвращаются, стоит только подумать об этом. Думай о лошадях, о машинах, о Санкт-Петере, об Эрике, о карьере Реймара.
Еще половина пути. Вот уже и красный бук.
Открытая дверь в зимний сад кажется черной дырой. И бесконечно далеко. Гранитная лестница словно гора, дверь темная, угрожающая. Но за ними тепло. Бим-бом. Бим-бом.
Наконец-то деревянная лестница. Перила вверху освещает светлый треугольник. Он падает из спальни. Лампа стоит на ночном столике. А рядом телефон.
Пошатываясь, он вошел в дверь, рухнул на край кровати, скрестил на груди сильные руки. Сто десять, промелькнуло в его беспорядочных мыслях.
Сто десять, один — один — ноль. Ту-у-ту-у-ту-у.
— ...зидиум Гамбург.
— 114-й полицейский участок! Номер? Какой его номер?
Если я услышу голос того полицейского, значит, я выжил. Он был такой надежный и уверенный, словно голос врача. Но что я должен ему сказать? Мне ведь нельзя думать об этом...
— ...полицейский участок номер...
— Это с вами я разговаривал?
Внизу стукнула дверь. Кто-то вошел в дом. Шаги на лестнице, осторожные, крадущиеся, коварные.
Комод в стиле барокко будто отражает лицо комиссара. Как же его звали? И голос у него тяжелый, приглушенный.
— ...Нет ли у вас в настоящее время каких-либо опасений?..
Вахмистр в пустом дежурном помещении вырвал из блокнота листок, чтобы записать необходимое. В телефонной трубке он услышал страшный стон.
— Алло? Алло? Говорите же!
Но сенатор Рихард Робертс больше ничего уже не мог сказать.
А теперь ему хотелось бы побыть со своими мыслями наедине, сказал сенатор Робертс детям в то утро, уже после того, как оба сотрудника полиции покинули дом. Если кто желает сообщить ему что-нибудь конфиденциально, пожалуйста! Нет? Ну тогда до свидания. Дело находится у старшего комиссара — как бишь его зовут — в прекрасных руках. И не остается ничего другого, как ждать.
Доктор Брабендер не разделял подобной точки зрения.
— Я считаю, необходимо что-то предпринять, — сказал он, когда вчетвером они уселись в его машину и он повез супругов Брацелес домой. — Вы заметили по его вопросам, что он отнюдь не намерен оставить нас в покое. Для таких людей изначально подозрителен каждый, у кого есть хоть какой-то мотив. А мотив, по логике тупых полицейских мозгов, есть у каждого из нас. Даже у женщин. Если исчезает некто, собиравшийся унаследовать много денег, стало быть, его убрали люди, не желавшие, чтобы он унаследовал много денег. Как правило, дальше подобного вывода фантазия полицейских комиссаров не идет...
— Прекрасно, — сказал Ханс-Пауль, — но что мы должны предпринять?
— Для начала продумать, как вести себя, когда нам станут задавать конкретные вопросы.
— Вот именно, — сказала Зигрид, — ведь он вообще не задавал нам конкретных вопросов.
— Но он займется этим, как только найдут Сандру Робертс. Можешь быть уверена. И надо же было случиться такому! Весьма неприятно, весьма.
Эрика упорно молчала. Она сидела впереди рядом с Реймаром, курила и размышляла о том, что сказал Реймар сегодня утром, когда разволновался насчет алиби. И то, что Ханс-Пауль, в течение двух лет упорно отказывавшийся сбрить бороду, сбрил ее именно сегодня, тоже казалось ей странным. Не было ли это как-то связано с происшедшим?
— По-моему, — сказал Ханс-Пауль, — самое ужасное в этом деле — полная аналогия с Юлией. Вы только представьте себе! Ведь тогда это должен быть один и тот же человек. Тут не может быть совпадения. Уже когда случилось это с Юлией, я был уверен, что это не простая случайность. И вот теперь...
— Весьма слабое утешение, что никого из нас не было в то время в Америке. Если бы ты находился там на учебе, а я на каком-нибудь конгрессе, мы бы сидели уже за решеткой. Впрочем, утешение действительно слабое, все ведь можно еще наверстать.