Гиблое место. Служащий. Вероятность равна нулю
Шрифт:
Кеттерле вытянул из-под дырокола записку.
— Ага, — сказал он, прочитав ее, — и получаса не прошло, как вы, Хорншу, спрашивали меня, каким образом удалось Новотни сразу отыскать нужное окно. С ходу он бы его не нашел, тут вы, честно говоря, правы, — он протянул Хорншу записку, — в любом случае это было не просто так.
Хорншу прочитал.
— Нечасто сталкиваешься с подобным, — пробормотал он.
Кеттерле положил шляпу на письменный стол и открыл боковые дверцы.
— Но
— «Первый этаж, юго-западный угол, направление сарая и пляжа», — прочитал Хорншу. — Отправлена в субботу в семнадцать часов двадцать минут по телефону из пивной «Белый всадник».
— Теперь вы не сомневаетесь, что речь идет именно об окне, которое Сандра Робертс хотела указать своему другу в телеграмме?
— Сомнений, конечно, нет, — сказал Хорншу. — Да, не каждому другу так облегчают жизнь.
— Но и не каждый друг оказывается в столь неприятной ситуации, — пробормотал комиссар. — Давайте все просчитаем...
Они перешли к большому круглому столу, на котором Хорншу разложил карту автомобильных дорог.
— От центра Гамбурга до Куксхафена сто сорок километров, добавьте небольшой отрезок через Дунен и Зеленбург до «Клифтона», итого сто шестьдесят. Если он выехал в половине десятого, то около двенадцати должен был быть на месте. Ведь он совершал не увеселительную прогулку. Во сколько фрау ван Хенгелер постучала к Сандре Робертс?
— Между одиннадцатью и двенадцатью, — сказал Хорншу, — все совпадает точно. Ваша догадка может оказаться верной.
— М-да, — пробурчал комиссар, — в такой же степени она может оказаться и неверной. А доктор Брабендер?
Снова они склонили головы над картой. На этот раз они замеряли километры в округе Вурстен. Между Бремерхафеном и Куксхафеном.
— Бремен — Куксхафен, — рассчитывал Хорншу, — сто двадцать километров проселочных дорог, на это ночью сильной машине требуется полтора часа. Предположим, он выехал в десять, тогда он мог быть там в половине двенадцатого. Считаем один час там, значит, из «Клифтона» в половине первого, тогда в три часа ночи он должен был вернуться в Гамбург.
Комиссар поднял голову.
— В три? А сколько часов предполагал доктор Штёкель? Мы это уже просчитывали. И в тот раз у нас получилось три часа ночи.
Он выпрямился.
— Но в таком случае доктор Брабендер должен был доставить Сандру Робертс из «Клифтона» в лодочный сарай живой?
— Значит, все-таки связанной?
— Раковина, — проговорил Кеттерле, — ядровое мыло. Хорншу, я не могу себе представить такое.
Взгляд его упал на газеты, разложенные на письменном столе.
— Ускорьте проверку показаний доктора Брабендера, в конце концов он многое теряет в результате ареста. А если видимость все-таки обманчива? Не хотелось бы подвергать государственную кассу риску возмещать нанесенный ущерб. Продублируйте телеграмму в Виккерс. Мне нужны наконец их материалы.
Комиссар не оставлял надежды извлечь из давно прошедших событий хоть какую-нибудь зацепку. Но здесь его ждало разочарование.
— Я хотел бы сегодня ночью выспаться, Хорншу, — сказал он. — Вытаскивайте меня, только если произойдет что-нибудь действительно важное.
Хорншу вышел из кабинета, а вскоре и из здания, ему предстояло отправиться на Ратенауштрассе, одиннадцать, где он собирался лично наблюдать за опечатыванием письменного стола и всей документации сенатора.
Комиссар закурил сигару и склонился над дневной почтой, вскоре после четырех ему позвонил дежурный у главного входа и сообщил, что некий господин Брацелес с супругой уже здесь, они утверждают, что их пригласил старший комиссар.
— Пропустите их ко мне, — сказал Кеттерле.
Он положил трубку и тут же набрал номер фройляйн Клингс.
— Сейчас ко мне придут мужчина и женщина, — сказал он. — Я хотел бы вначале побеседовать с женщиной.
Фройляйн Клингс пропустила в дверь Зигрид Брацелес. Та была сильно напугана, годы нелегкого замужества, вечная нехватка денег да двое рано появившихся детей приучили ее от всего происходящего ожидать поначалу худшего. Она была убеждена: для комиссара не осталось незамеченным, что ее Ханс-Пауль сбрил бороду наутро после убийства, и она собиралась представить дело так, будто сама просила его об этом в то утро и он пошел ей навстречу.
Поэтому она была поражена, когда комиссар, предложив ей сесть, начал совсем с другого. Это запутало ее окончательно, тем более что никакой видимой связи между его вопросами и смертью Сандры Робертс не было.
— Скажите, сколько вам было лет, когда развелись ваши родители, фрау Брацелес? — спросил он.
— Десять. Но почему вы спрашиваете?
— Развод, очевидно, явился тяжелым переживанием для вас и вашей сестры, не так ли?
Зигрид расправила юбку и поставила сумочку рядом со стулом на полу.
— Думаю, что да. Сейчас я уже не помню все в деталях, — сказала она. — Мама очень хорошо относилась к нам, помню, они вечно спорили с папа, потому что...
— ...потому что ваш отец хотел воспитывать детей в строгости, он считал, что только строгость помогает выработать трудолюбие.
— Откуда вы знаете?
— Потому что, как правило, так бывает в любой семье.
— Да. И у нас сейчас тоже.
— Ваш муж также за строгость?
— Да, конечно, впрочем, только в некоторых вещах.