Гильдия темных ткачей
Шрифт:
«Даже если пойдет так, на что ты-то надеешься? — продолжал здравый смысл. — Даже если алтарь минует, останется Лягушонок. Зря Угорь не принимает его в расчет. Но ты-то знаешь, чего он стоит».
Волчок остановился. Поднял взгляд: высоко-высоко, сквозь редкие прорехи в кронах, мелькали голубые, с белым кружевом, юбки Светлой Сестры. Помолиться? Жаль, не поможет. Услышит лишь Хисс — все они принадлежат Темному, с тех пор как стали учениками Мастера Ткача. А Хисс никогда и никого не отпускает. И даже
«Почему, Светлая, ты оставила меня?»
Светлая молчала, только ветер шелестел кронами.
Ветер шелестел в кронах: беги, Лягушонок, беги!
Он бежал. Несся в зеленом полумраке леса, с одной мыслью: успеть! Что успеть, он не думал. Хилл вообще не понимал, что с ним творится — но с самого утра не находил себе места. Даже Черная Шера не смогла его отвлечь. Клайвер, промучившись полчаса с нерадивым учеником, велел ему пойти и завалить, наконец, ту девицу, из-за которой пальцы попадают мимо струн.
«Если будешь отвлекаться из-за каждой юбки, музыканта из тебя не выйдет. Вот твоя единственная возлюбленная, — кивнул Клайвер на гитару. — Нет на свете её прекрасней, её верней и её ревнивей. Девиц много, а музыка одна!»
Хилл кивал, но мыслями все равно был далеко и от Клайвера, и от девиц. Какие к троллям девицы, если мерещится смех Хисса? Хилл раз за разом гнал невнятные страхи, заставлял себя сидеть спокойно, прижимал непослушные острые струны, раня пальцы — Шера не собиралась так просто мириться с невниманием.
Высидел до полудня. Пять раз заливал подушечки пальцев заживляющим бальзамом, сжимал губы, пока бальзам делал свое дело, и снова брался за гитару. Клайвер время от времени заглядывал на жалобные стоны Шеры, качал головой и уходил. А в полдень…
В полдень Хилл понял, что нельзя медлить ни секунды. И все доводы рассудка, что Мастер мог продлить тренировку, дать Орису поручение, да просто брат мог повстречать по дороге сговорчивую милашку — всё заслонил смех Хисса и уверенность: с братом беда.
Бежать, скорее! Может, еще успеет…
Гитара обиженно зазвенела, брошенная на кровать. Скатываясь по лестнице, Хилл крикнул Сатифе:
— Не ждите к обеду.
Вылетел из лавки, не попрощавшись с Клайвером, и помчался к лесу.
Он бежал, вглядываясь в прохожих — вдруг брат уже здесь? Но среди чужих и знакомых лиц не попадалось единственного, родного. Меж бардов, поэтов, мимов и зевак на опушке Королевского парка мелькнули широкие плечи, коротко стриженные черные волосы…
— Орис? — позвал Хилл через головы горожан.
Но прежде, чем стриженый обернулся, Хилл уже понял: не тот.
Древние дубы насмешливо качнули кронами: беги!
Полуденный свет и гул сменились зеленым полумраком и тишиной. Густая трава опушки — утоптанной дорожкой. Хилл прислушивался к лесу, всматривался в редких встречных. Прохожие шарахались, но Хиллу не было дела до их удивления и страха. Хотелось заорать на весь лес: Орис, брат! Перед развилкой он на миг задумался: через водопад Вдовьих слез или мимо Баньши? Ноги сами понесли по нехоженой короткой дороге. Не успел он преодолеть и половины пути до расщепленного дерева, как неподалеку раздался тоскливый, пронзительный вопль.
Баньши? — окатило иррациональным страхом.
Выпь, — одернул себя Хилл.
Поздно, — оборвалось что-то внутри, оставив после себя глухую пустоту. — Теперь — точно поздно.
Не обращая внимания на тошноту и темноту в глазах, Хилл добежал до древнего дуба, расщепленного молнией. Остановился под ним: запах ненависти, примятая трава, свежесломанные ветки подлеска. Поискал кровь — не нашел. Подавил неуместную надежду: жив?! Напомнил себе о семидесяти двух способах убить без крови.
Следы. Запахи… Хилл искал ответ, но лес обманывал. Пах зверьем, пыльцой, лиственным соком и страхом, раздавленными жуками и ненавистью. И не пах смертью. Но Хилл видел следы. «Здесь были двое — говорили они. — Ждали, долго».
Ждали, чтобы ударить в спину…
…удар в спину, боль, темнота…
Бред и наваждение!
Орис сморщился, словно от кислятины. Весенние праздники, неделя, когда даже свиней не режут! А все равно за каждым кустом мерещатся Угорь с Лаской. Шис бы их подрал.
Тоскливо заорала выпь. Ежевичник слева от тропы дрогнул.
Орис не успел подумать, какого шиса делает в дневном лесу болотная ночная тварь, как три звездочки вылетели из его руки и веером прошили ежевичник. А сам он откатился с возможной арбалетной траектории и затаился за толстым грабом, держа наготове нож.
— Погоди меня убивать, — вместо свиста болта послышался шепот, сливающийся с шелестом крон. — Поговорить надо.
Из-за сросшихся кленов, саженях в четырех от тех кустов, показалась открытая ладонь, пальцы сложились в знак «перемирие именем Хисса».
— Волчок? Какого… — пробормотал под нос Орис и показал такой же знак.
Тут же из-за клена показался сам Волчок, приложил палец к губам и метнулся к Орису. Показал глазами на тропинку, потом в глубину леса. Орис кивнул. Волчок, не тревожа лесной тишины, скользнул прочь: спина его была отличной мишенью. Через три десятка саженей он оглянулся, кивнул и исчез в высокой траве между валунами.
— Ну? — Орис опустился рядом, не убирая ножа.
Волчок приложил палец к губам и покосился в сторону тропинки.