Гильдия. Трилогия
Шрифт:
– Может, всей деревней пойдете? – ядовито поинтересовалась старуха.
– А что? – отозвался бас из толпы. – И пойдем! За нашими денежками приглядим!
Старуха поморщилась: дело становилось для Малых Буреломов родным, кровным.
– Сказители говорят, – встряла какая-то женщина, – что в старину люди всей деревней лесовиков выкликали!
– Ах так? – возмутилась ведунья. – Тогда пусть вам сказители корову и...
Она не договорила: зубья вил легко – пока легко! – коснулись ее груди.
– Вот вы как! – прищурилась ведунья. – Ладно. Будь по-вашему. Идите! С детьми!
Хорошо храбриться посреди родной деревни, на глазах у жены и соседей. А меж темным лесом и стылой вечерней рекой, когда в ветвях сонно перекликаются птицы, устроившиеся на ночлег... когда в небе встает прозрачный серп месяца... когда каждый куст кажется чудовищем, замершим перед прыжком... тут уж как-то не тянет строить из себя героя.
Но не родился еще на свет крестьянин, который легко расстался бы со своими деньгами!
Конечно, в полном составе деревня в лес не двинулась. Но человек десять, покрепче да посмелей, пошли за подозрительной старухой, прихватив вилы, косы, цепы и прочие орудия, пригодные не только для земледельческого труда. Во всяком случае, у ведуньи, которая время от времени бросала на спутников нервные взгляды, не возникало и мысли о добром поселянине, заботливо возделывающем родную ниву.
Из женщин отважились сунуться в лес только две. Рябая Зурби не думала об опасности, устремленная мыслями к злополучной Рыжухе. А Жайта сгорала от любопытства, но напустила на себя вид недоверчивый и мрачный: плелась позади процессии и бормотала что-то про мужнины сапоги.
В чаще ухнул филин. Крестьяне, побледнев, сгрудились вокруг скорняка и его жены. Вилы и косы в руках внезапно показались им нелепыми, бесполезными против грозных сил, что затаились в чаще.
А ведунья, наоборот, встрепенулась, обернулась на уханье, словно услышала голос друга. Стоя спиной к реке, она протянула руки к чернеющей опушке. И заструились странные, хитро сплетенные меж собой словеса:
О темный лес, таинственный и чудный! В сплетении ветвей твоих таится Неуловимая для взгляда жизнь. Чей взор зеленый вспыхнет и погаснет? Кого листва плащом своим укроет? Чей шаг неслышно заскользит по мхам? О Человек, здесь гость ты, гость случайный, Тебе не рад притихший, хмурый лес...Два гибких молодых деревца зашумели кронами, вершины их закачались и вдруг резко склонились к земле, словно отдав поклон ведунье.
Цепы и дубины в руках крестьян тоже склонились к земле – бессильно, растерянно. Похоже, их владельцы попросту забыли, что у них в руках оружие.
Твои глубины, чаща вековая, Сравниться могутЧерный куст затрепетал листвой, захрустел сучьями, и вдруг из него выросли две кривые суковатые «руки», простерлись навстречу крестьянам. А те как-то разом потеряли интерес и к заплаченным деньгам, и к криворогой корове скорняка. Не в одной лохматой голове мелькнула мысль: хорошо бы оказаться дома, у очага, а дверь чтоб была заперта на засов... и окна ставнями закрыты...
Непостижимым и неповторимым Был день, когда творили боги лес... —нараспев продолжила ведунья, но ее перебило дружное оханье за спиной.
На опушку вывалилось и заплясало, нелепо дергаясь, существо, отдаленно похожее на человека – если бы из человека могли во все стороны расти ветки с листьями.
– Зачем трево-ожишь меня, же-енщина? – вопросило существо нараспев, чуть растягивая слова.
Крестьяне содрогнулись, чувствуя, что только ослабевшие от страха ноги мешают им покинуть это страшное место со всей возможной скоростью. И никто не заметил, как вдовушка Жайта встрепенулась, с недоумением вслушиваясь в голос лесовика.
– О повелитель леса, – смиренно просила ведунья, – окажи милость поселянам, помоги отыскать корову. Это бедное животное не из твоих слуг.
– Во-олки – мои слу-уги! – капризничал лесовик. – Они бу-удут сыты!
– Пощади, хозяин леса! Сжалься над бедными крестьянами! Где корова?
– У Лягушачьей за-аводи, – сменил лесовик гнев на милость, – в овра-аге...
– Постой, – воспрянул духом Крулат, – ты так растолкуй, чтоб я нашел! Там этих оврагов... – И шагнул к лесовику, забыв, что сжимает в руках топор.
– Не п-подходи! – взвизгнул лесовик, перестав выпевать слова. – Уб-берите д-дурня д-деревенского! Б-брось топор, гад!
Крулат растерянно остановился. И тут из-за спин мужиков вырвался возмущенный вопль вдовушки Жайты:
– Ой, да чтоб тебя Многоликая... Лю-юди-и-и! Держите ворюгу! Это ж он! Который ночевал! Который сапоги!.. Так же заикался!..
На мгновение все замерли, а затем лесовик шарахнулся назад, сливаясь с вечерней чернотой. Сообразительный Крулат, вскинув топор, помчался следом:
– Стой, собачий потрох! Шкуру спущу! Где моя корова?!
– Ведунью держите! – еще громче заголосила его супруга. И вовремя заголосила: старуха бочком двигалась к реке. Видимо, решила, что дальше разберутся без нее.
Два мужика бросились на ведунью. Лихая бабка уклонилась от удара одного противника, пнула в пах другого, вырвала у согнувшегося от боли мужика цеп и, как заправский вояка, отбила дубину его односельчанина.
И тут рябая Зурби показала, за что ее ценит муж. В тот миг, когда старуха ударила цепом по дубине, Зурби храбро нырнула под цеп, сдернула с пояса мошенницы кошелек и отступила за спины мужчин, не получив ни ссадины.