Гильгамеш

Светлов Роман Викторович

— Копья! — закричал Ага. — Подбирайте копья щитоносцев!

Некоторые услышали его приказ, стали разыскивать копья. Поначалу это только усилило сумятицу в толпе кишцев, и тонкая линия одетых в плащи-доспехи урукцев начала теснить их. Однако все эти движения позволили наконец добраться до неприятеля сидевшим в повозках-колесницах вождям кишцев. Беспрерывно метая дротики, они врезались в строй копейщиков.

— Ого-го! — заорал Ага. — Вперед, вперед! — Он принялся охаживать ослов хлыстом, им же разгоняя загораживающих дорогу дружинников. Ему не терпелось оказаться там, где шел бой, где колесницы его военачальников сминали ненавистные плащи.

На помощь служителям Кулаба из ворот бежали вооруженные горожане. Но эти-то кишцам не были страшны. Бой неумолимо разваливался на беспорядочный хаос поединков. Размахивая хлыстом, сжимая в левой руке поводья и священную мотыгу, Ага уже примеривался, как разнести голову ближайшему одетому в плащ врагу.

Именно тогда он и увидел Энкиду. Степной человек в начале боя держался за спинами служителей Кулаба — не из страха, а потому, что ждал настоящего соперника. Сражаться с голыми безумными дружинниками казалось ему ребячьим занятием. Но когда повозки кишцев стали продавливать строй копьеносцев, сердце взыграло в нем.

Ага увидел заросшего буйным волосом богатыря. Одетый в странную юбку, он сжимал в руках огромную палицу. Одно его появление перед четверками ослов заставляло животных, дико всхрапывая, подниматься на дыбы. Богатырь хватал их под уздцы, резко заворачивал в сторону. Колесничий пытался ударить неприятеля топором, но вместо этого ему приходилось удерживать равновесие, ибо повозка кренилась на бок. А звероподобный воин одним движением могучей длани выбрасывал его из повозки, либо же просто переворачивал ее.

На Энкиду бросались дружинники, но тот расшвыривал их безо всякого усилия. С хрустом палица крошила ребра, руки, черепа. От стрел же и метательных дубинок богатырь отмахивался как от мошкары.

Тогда Ага вдохнул поглубже воздух и выпустил в крике весь гнев, все раздражение, все отчаяние, которое накопилось в это утро у него на сердце.

— Ага! Ага! — завопили его дружинники, расступаясь перед мчащейся на Энкиду колесницей. Повелитель Киша со свистом раскручивал над собой длинный бич из вгрызающейся в плоть сыромятной кожи. Крики предупредили волосатого богатыря. Он резво повернулся к налетающему Аге. Тот, однако, сумел направить ослов чуть в сторону, и Энкиду не успел схватить их под уздцы. Тут же бич с воем оплел плечи и руки степного воителя. От таких ударов люди теряли рассудок, падали наземь, кричали, словно рожающая женщина. Но толстокожий Энкиду только зашипел. Ага пронесся мимо мохнатого и вдруг почувствовал, как неудержимая сила бросает его на передок повозки. Он ударился нижними ребрами, животом, на мгновение в глазах почернело, однако владыка Киша нашел в себе силы обернуться. Энкиду, шкуру которого на плечах пересекал наливающийся алым рубец, держал колесницу за изгибающиеся сзади книзу поручни. Ага поразился тому, как мощь движения не вырвала у мохнатого руки из суставов. Энкиду не дал ему времени на то, чтобы прийти в себя. Кишский властелин увидел, как взбугрились мышцы на плечах урукского воина, затем мир перевернулся и, вместе с повозкой, Ага оказался на земле.

Расправляясь с колесницей вождя неприятеля, Энкиду потерял палицу. Кишские дружинники, заметив это, опять сунулись к нему. Замелькали кулаки степного демона. Оружие кишцев оставляло на его теле царапины — не более. Добившись того, чтобы нападавшие отхлынули назад, он подбежал к перевернутой колеснице и выломал ось, на которой крепились колеса.

Ага поднялся на четвереньки, потом, мотая головой, сел на колени. Дружинники пытались прорваться к нему, но Энкиду, вращая тяжеленной осью, не подпускал их. «Зачем он это делает?»— удивился Ага. Он обнаружил рядом с собой символ величия Киша — священную мотыгу. Ладная, остро отточенная, в умелых руках она была отличным оружием. Ага подобрал ее и сжал рукоять, чувствуя, что вместе о оружием к нему постепенно возвращается сила.

Широченная мохнатая спина Энкиду металась перед его глазами. Скрючившись от желания не шуметь, Ага стал подбираться к богатырю. Улучив момент, он хотел подрубить икры бросившего его на землю врага.

Однако шум битвы перекрыл ясный громоподобный голос:

— Будь осторожен!

Энкиду вовремя обернулся и успел ногой отпихнуть кишского владыку.

Дважды поверженный, Ага, тем не менее, нашел в себе силы подняться еще раз. Он сразу же увидел обладателя громоподобного голоса и понял, для кого его берег мохнатый.

— Я — Гильгамеш! — кричал молодой великан, пробираясь сквозь толпу своих и чужих воинов. Широкоплечий, красивый, как пастух Думмузи, больше всего он поражал завораживающе огромными глазами. — Подожди меня, Ага! — продолжал кричать Гильгамеш. — Ты еще успеешь умереть!

Кишские дружинники как псы бросались наперерез ему, но падали, сраженные большим плоским топором. Ага понял, что от этой встречи ему не уйти. Он судорожно сжал мотыгу и выставил ее перед собой.

— Тебе бы радоваться на детишек, а не мотаться по свету! — заявил Гильгамеш, расправившись с последними дружинниками, преграждавшими ему путь. — Да ты старый и жирный, как евнух, которого кормят при храме уже не за голос, а только из милости!

— Щенок! — прекрасно сознавая, что сейчас с ним будет, Ага кинулся на Большого.

— Ха! Вы сражаетесь, как бормоталы! — отбив его выпад, воскликнул Гильгамеш. — Я вижу теперь, что людской молве доверять нельзя. Вся ваша слава была основана на пустобрехстве купцов!

Мало что осталось в теле Аги от юношеской ловкости. С отчаянием он пытался достать, хотя бы зацепить Большого своей мотыгой, но тот умело уклонялся от ударов. Наконец эта игра надоела Гильгамешу. Тускло блещущая медь совершила круг — и в руках у кишского владыки остался обрубок. Ага отбросил его в сторону, вытащил из-за пояса кривой, жертвенный нож, но настолько ничтожен и смешон показался себе в этот момент, что без слов повалился на колени.

Кишские дружинники, потрясенные все увеличивающимся числом врагов, необычным способом сражаться, урукскими великанами, видя своего вождя коленопреклоненным, обратились в бегство. Трижды поверженный! Ни одному из своих соперников Ага не давал подниматься с земли более двух раз. С бессилием и горечью смотрел сын Эн-Менбарагеси на ноги Гильгамеша. Как быстро от него отвернулись боги, как легко, оказывается, потерять все: и славу, и жизнь!

Ага видел, как мышцы Большого напряглись — тот занес топор, примериваясь для последнего удара. Ага зло, без слез, рыдал — ну, скорее же! Сколько же можно мучить!

В этот момент послышалось шумное сопение, и рядом с Большим встал кряжистый, кривоногий Энкиду. Ага услышал низкий, тщательно выговаривающий слова голос.

— Вот так. Он склонил перед тобой голову.

— Да. Он склонил. — Гильгамеш неожиданно расслабился. — Твоя слава в прошлом, Ага. Сегодня я сожрал ее. А жизни твоей мне не надо. Не так много рождается героев, чтобы один из них убивал другого… Пойдем с нами, владыка Киша. В память о победе я отсеку носы твоих лодок!