Гильгамеш
Шрифт:
Руку заставил дрогнуть страх. Страх же на время сковал тело Зумхарара. Охотнику показалось, что от обрыва оторвалась и приближается к нему мохнатая скала. У скалы имелась голова с маленькими, ничего не выражающими глазками, две ноги, две длинных руки. Ее глазки смотрели сквозь тень ивовой рощи, в которой сидел Зумхарар, они видели охотника.
— Спаси, Энки! — нашел-таки силы воскликнуть человек. — Скажи, какого земляного демона я обидел!
Будто раззадоренная голосом Зумхарара, ожившая земля перешла на рысь. Человек поразился необъятности плеч существа и понял, что ни стрелы, ни дубинки, ни даже остро
Там, где ручей, стекавший с обрыва, терялся в обширном тростниковом болоте, у охотника был шалаш. Делали такие шалаши просто. Прежде всего Зумхарар вырубил круглый участок тростника и выложил образовавшееся свободное место срезанными стеблями словно циновками. Тростник, росший по краям этого пространства, охотник пригнул к середине и связал так, чтобы получилось нечто вроде сводчатого потолка. В шалаше было темно, душновато, пахло быстро истлевающими стеблями, но после бегства от скалы по открытому месту шалаш показался Зумхарару настоящим укрытием. Он нырнул в темноту и, обливаясь потом, замер.
Кого ему довелось встретить? От какой пуповины оторвался этот земляной ком с руками и ногами? Чего он хотел: убить Зумхарара или просто прогнать? Если чудище было голодно, почему же оно не схватило какую-нибудь из антилоп, ведь те пробегали близко-близко от него?
Сперва охотник хотел выждать какое-то время, а потом вернуться к засаде, чтобы забрать оружие. Если скала ушла, может быть ему удастся поохотиться. Как ни страшно было Зумхарару, возвращаться в город с пустыми руками он не желал. Но что-то вдруг зашумело на краю заводи и сердце охотника ушло в пятки. «А если это Он? Пробирается к шалашу, чтобы прыгнуть на него, или вытащить меня за ногу, разорвать на куски?» Ужас был настолько велик, что охотник с трудом сдержал рвущийся из груди вопль.
Медленно, стараясь не издавать ни звука, Зумхарар пополз к выходу из укрытия. Шум стих, скалы он не видел, однако охотник не верил кажущейся тишине. Небо стало каким-то другим, более тусклым, стебли камыша торчали прямо, недвижимо, как перед грозой. «Злые духи, — пробормотал Зумхарар. — Энки, охрани…» Он собрал остатки мужества и вначале на четвереньках, потом пригнувшись стал выбираться из болотца. Тропинка привела его к гнилым озерам; только здесь охотник вздохнул свободнее. Он еще раз глянул на далекий уже склон, где бродил человек-земля и быстрым шагом, почти бегом отправился на восток, в город.
Гроза разразилась только на следующий день. Редкая в это время года, она даровала строителям стены неожиданный отдых. Одни разошлись по домам, другие завернули в постоялые дворы отведать браги, да посудачить о Большом.
Около северных ворот города находился маленький храм Инанны, при котором еще прадеды нынешних урукцев построили постоялый двор, правильно рассудив, что близость святых блудниц будет заманивать сюда мужчин. В день грозы под широкий навес мужчин набилось так много, что некоторые сидели прямо на земле. Они потягивали дурно пахнущее пойло, слушали шум дождя, удаляющиеся раскаты грома и ежились от прохлады, принесенной небесной влагой.
Среди посетителей особо выделялась группа охотников. Эти сидели нос к носу, сдвинув две длинные скамьи, и, занятые разговором, не интересовались тем, что происходит вокруг. На их лицах была написана тревога, в голосах слышалось возбуждение.
— Он просто быстр, как степной ветер, Зумхарар, — говорил пожилой, уже совсем лысый охотник. — Все мы видели одного и того же… человека. Видели в разные дни или в разные времена дня. Он шел вдоль водопоев от полуночи на полдень — и прогонял нас, и засыпал ловушки.
— Он знает язык животных! — встрял другой охотник, маленький подвижный человек, левая рука которого была покалечена степной пантерой. — Я видел, как он разговаривал с онаграми. Клянусь Инанной, они его понимали!
— Если это человек, с ним можно договориться. Если дух, его можно умилостивить. Настолько ли он страшен, чтобы всем бросить охотничьи угодья и сбегаться в город? — важно проговорил Зумхарар. Он словно бы забыл о своем испуге и теперь недовольно морщил нос, когда кто-нибудь начинал говорить о человеке-скале дрожащим от страха голосом. — Но раз уж мы здесь, давайте решим, как поступить, чем привлечь его.
— Может быть, сказать обо всем Большому? — тоскливо подал голос один из младших охотников, сидевший на самом краю скамьи.
Зумхарар опять сморщил нос. Он гордился своим прямым, ровным, истинно шумерским носом не меньше, чем охотничьей удачей и любил морщить его, словно привлекая внимание к этому украшению лица.
— Гильгамеш посмеется над тобой. А то и прикажет высечь. Сейчас он думает только о своей стене; собирать богатырей, устраивать облаву на человека-скалу ему недосуг. Честно говоря, я больше боюсь Большого, чем всяких степных демонов… Пожаловаться правителю мы всегда успеем, пока же нужно попробовать справиться самим.
Лысый пожилой охотник откашлялся и с сомнением произнес:
— Если это человек, его нужно завлечь чем-то человеческим. Таким, что отличает черноголовых от зверей. Но чем? Человеческой пищей, быть может — пивом, или этой брагой? Может, лучше попытаться поговорить с ним, показать, что такое людская речь, людское жилище, храм?..
— Ха! «Если он человек»! — поддразнил маленький охотник. — Когда бы знать, человек он или демон! Демона-то разговорами не умаслишь. Ох, Энки, что будет, если теперь этот демон не даст нам подходить к степному зверью! Как тогда жить, как прийти в храм Кулаба?
— Не ныть! — обращаясь ко всем, сказал Зумхарар. — От демонов спасают заговоры и молитвы. Кто-то из богов гневается на нас, а, может быть, на весь Урук. Будем узнавать, что за бог выпустил этого демона. Коли удастся узнать его имя, поручим жрецам разговаривать с гневающимся.
Он потребовал от хозяина принести еще браги.
— Но если, все-таки, это человек… — Зумхарар причмокнул. — Надо подумать, каким образом заставить его выпить хмельной водицы. Может, поставить у водопоя корыто с брагой? Так ведь звери начнут обходить его, обойдет и это чудище, наверное…