Гилгул
Шрифт:
— Приветствую тебя, проконсул. — Антоний поднялся и прижал кулак к груди.
— Приветствую тебя, император, — спокойно ответил Октавиан. — Разве Лепид еще не прибыл?
— Он задержался в пути и прибудет через два дня, — угрюмо ответил Антоний и указал на походный лежак. — Садись. Я прикажу подать вина.
— После обратимся к трапезе, — отказался решительно Октавиан. — Теперь же я хочу спросить тебя: намерен ли ты следовать со мной или тебе больше по душе сразиться и умереть в бою? Антоний выдержал паузу, давая понять, что оценил прямолинейность бывшего противника, затем заметил:
— Без нашей поддержки тебе не справиться с Сенатом. И Боги пока не дали знак, чем кончится сражение. У тебя всего шесть легионов, у нас же с Лепидом, включая испанский легион Асиния
— Если ты не дашь ответ немедленно, — буднично сказал он, — я не стану дожидаться прихода Лепида. Этой ночью мои воины нападут на твой лагерь и перебьют всех. А потом, под видом твоих солдат, дождутся легионов Лепида, Поллиона и Планка. Они-то не будут готовы к битве. Не сомневаюсь, что мне легко удастся вырезать их без лишнего шума. Антоний нахмурился. Ему не нравился уверенный тон молодого племянника Кесаря. К тому же он отметил некоторую странность во внешности молодого консула: глаза юноши, ранее карие и теплые, теперь стали черными, словно ночь. Если бы Антоний верил в переселение душ, то он, пожалуй, решил бы, что сам Кесарь вернулся из Царства Мертвых, чтобы покарать своих убийц. Вне всякого сомнения, глаза Октавиана были глазами Гая Юлия. И в них скрывалась тайна. Антоний сделал вид, что обдумывает фразу Октавиана. На самом же деле он решал, как удобнее согласиться с предложением Консула, не проявив при этом слабости. Наконец, Антоний посмотрел на Октавиана и наткнулся на встречный жесткий взгляд.
— Ты пришел с небольшим отрядом, консул, — проговорил он медленно. — Тебе не страшно? Я ведь могу использовать твой план. Убью тебя, а потом прикажу устроить засаду в лагере. Рано или поздно твой претор, трибуны и кентурионы захотят узнать, что же с тобой стряслось. И пошлют солдат. Я убью и их. А когда твои воины придут, их встретят мои легионеры. А потом мы с Лепидом пойдем на Рим, и я заставлю Сенат покориться и назначить меня проконсулом и диктатором. В связи с твоей, — он усмехнулся, — внезапной смертью.
— Мне не страшно, — ответил спокойно Октавиан. — И тому есть две причины. Первая: ты недостаточно глуп, чтобы исполнить то, о чем только что говорил. Я предвидел подобный поворот событий и предпринял определенные меры предосторожности. Если меня не увидят в лагере к началу второго тречасья живым и здоровым, претор не станет посылать разведчиков. Он просто поднимет легионы и приведет их сюда. Ты плохо поставил лагерь. У тебя за спиной река. Твоим солдатам некуда отступать. Мои легионеры сровняют лагерь с землей в течение часа. В боевых качествах моих солдат ты мог убедиться еще при Мутине. Вторая причина: тебе известно, что Сенат никогда не назначит тебя проконсулом. Ни со мной, ни без меня. Лепид для Сената — никто. Но со мной вы оба можете стать триумвирами, это даст вам те же империи, что и проконсульство. А без меня вам не протянуть и полугода. Рим слишком ненавидит вас.
— Заметь, проконсул, незаслуженно ненавидит, — напомнил примирительно Антоний.
— Заслуженно или нет, не имеет значения, — отмахнулся Октавиан. — Теперь слушай внимательно. Сейчас я поднимусь и уйду. И ты ни слова не скажешь караулу. Если же ты попробуешь поднять шум, — проконсул до половины вытащил меч из ножен, — клянусь, я убью сначала караульных, а потом и тебя. Мои легионеры окружили твою палатку. Если здесь завяжется бой, они займут круговую оборону. Долго, конечно, им не простоять, но тебя-то, император, я убить успею.
— И погибнешь сам, — напомнил Антоний.
— Я не боюсь смерти, потому что живу вечно, — блекло улыбнулся красавец Октавиан. — Итак, я ухожу. Жду твоего решения до наступления темноты. Если к четвертому тречасью ты не пришлешь гонца, мои легионеры атакуют лагерь. — Он поднялся, сделал шаг к выходу, но вдруг обернулся и сказал с мертвой улыбкой на губах: — Без меня ты — никто. Со мной станешь всем. Если будешь верен. Смотри, не ошибись в своем решении, император, консул Марк Антоний. Ты уже почти триумвир.
— Постой, — остановил его Антоний, поднимаясь.
— Что еще? Октавиан обернулся. Это движение, напряженные плечи, чуть согнутые руки, пальцы, обхватившие рукоять меча, словом, все говорило о том, что он готов к схватке.
— Ты неверно меня понял, триумвир, — улыбнулся Антоний, отчего его некрасивое лицо стало еще некрасивее. — Я не собираюсь драться с тобой. Твое предложение достаточно щедро для того, чтобы подумать над ним.
— Думай быстрее. У тебя не так много времени.
— Ответь мне, триумвир. Каковы будут твои первые шаги после того, как мы придем в Рим и объявим о триумвирате?
— Для начала я прикажу убить всех, кто принимал участие в заговоре против моего дяди. Октавиан улыбнулся, и снова это была неживая улыбка, от которой у Антония мороз прошел по коже. Однако Антонию удалось совладать с собой. Он улыбнулся в ответ еще шире, что уж и вовсе напоминало оскал.
— Мне это нравится.
— Но это не все, — ответил Октавиан. — Потом я прикажу убить тех, кто знал о заговоре и не предупредил дядю. Потом тех, кто знал, пытался предупредить, но не остановил его. Потом членов их семей. Потом родственников. Потом друзей. Потом рабов. Антоний хмыкнул. Он смотрел в черные глаза проконсула, и в голове его крутилась только одна мысль: „Этот юнец — сумасшедший“. Хотя, оно и к лучшему. Тем проще будет убить его. Потом, когда он, Антоний, будет уверен, что сможет удержать власть в своих руках.
— Мне это нравится еще больше, — произнес он весело.
— Мне тоже, — ответил Октавиан, развернулся и вышел из палатки. Хлопнул полог. Через секунду в палатку заглянул легионер Антония:
— Император, проконсул уходит!
— Пусть идет, — приказал тот и повторил задумчиво: — Пусть идет».
12 часов 37 минут Саша просидел в мусорном контейнере не меньше двух часов. Он мог бы провести здесь целую вечность. До следующей жизни. Когда все вернется на круги своя и хотя бы на несколько лет Саша вновь обретет блаженное состояние отсутствия необходимости выбора. Можно будет просто наблюдать. Какое же это счастье — ничего не выбирать. Говорить себе, что от тебя — от тебя одного — ничего не зависит. Сидеть себе в кухне и потягивать кофеек, осознавая, что жизнь похожа на болото. Тухло, зато не штормит. А что приходится иногда глотать вонючую жижу — так ведь всем приходится, не ему одному. Саша полежал еще несколько минут, затем толкнул крышку и выбрался из мусорника. Теперь новенькое щеголеватое Костино пальто и кепка пришли в полное соответствие с остальными деталями туалета. Проще говоря, стали грязными, вонючими и мятыми. Для полноты картины он еще и надорвал рукав у подмышки. В волосах запуталось нечто, бывшее когда-то объедками, но теперь превратившееся в тухлую труху. Перепачканный воротник раздражающе терся о шею. Саша направился к ближайшей станции метро. Денег у него не было ни копеечки, но бомж имеет некоторое преимущество перед простым гражданином. Он может просить милостыню. Несколько раз ему попадались милицейские патрули. Однако они не обращали ни малейшего внимания на грязного, зачуханного бомжа. Тем более что Саша и не думал прятать лицо. Наоборот, улыбался и все норовил почтительно сорвать кепочку. Так и дошел до метро. Встал, оглядываясь, выбирая местечко побойчее. Однако побойчее уже были заняты «штатными» попрошайками. Саша остановился чуть в стороне от входа в метро и протянул руку. Хотел состроить жалостливую физиономию, но какое там. С такой-то рожей? Он вдруг начал смеяться. Все громче и громче, пока смех не перешел в хохот, а тот, в свою очередь, в истерический плач.
— Слышь, братан, — сказал ему кто-то. Он повернулся и посмотрел на мужичка лет пятидесяти, прихрамывающего, опирающегося на затертый до блеска костыль.
— Ты за место платил? — поинтересовался деловито мужичок. Чуть поодаль поджидали еще несколько попрошаек, но вид у них был такой, что Саша тут же понял: сейчас его снова будут бить.
— Короче, отец. — Саша шмыгнул носом, вытер слезы. Нельзя ему сейчас быть слабым. Никак нельзя. — В общем, у меня в кармане «пушка». Заряженная. Дай шесть рублей. На метро и позвонить?