Гильотина в подарок
Шрифт:
– И труп улыбался в окне?..
– Дался тебе этот труп! Замени ружье с оптическим на удавку, убери чисто писательские завитушки-погремушки – получишь схему убийства.
– Чересчур замысловато, – не согласился Константин. – Попахивает мистикой. А я не верю в мистику.
– Я тоже. Но здесь не мистика. Чувствую – не то!
– Твои чувства к делу не пришьешь, а вот версия с сообщницей убедительна. Только вот куда эти гады дели труп журналиста? Давай-ка за дело, Антоша! Надо хорошенько все посмотреть до приезда ребят из МУРа, – буркнул следователь, натягивая лайковые перчатки.
– Как ты собираешься с ними объясняться? – поинтересовался
– Никак не собираюсь. Не их ума дело, как мы здесь оказались.
– Они меня не потянут?
– Пусть попробуют! Ты мой помощник.
В спальне постукивал своей палочкой Престарелый. Еремин принялся за другую комнату.
– Удав без ручек и ножек! – с недовольством признался Иван Елизарович. – Не балует она нас пальчиками. А вот на документики нашей красотки стоит посмотреть. Чего тут только нет! И студенческие билеты трех вузов, и два членских билета. Слава Богу, хоть паспорт один!
– «Лазарчук Констанция Петровна, – прочитал следователь. – 1971 года рождения. Отец – Пьер Кревель, мать – Антонина Иосифовна Лазарчук». Что ж, бывает. Училась во ВГИКе, МГИМО, МГУ.
– Ишь какая непоседливая!
– Член Союза писателей и Союза журналистов. Еще и переводчица. Еще и…
– Они могли со Шведенко давно знать друг друга, – предположил Антон.
– Возможно, – как всегда, не торопился с выводами Еремин. – А прописана-то она по другому адресу.
– Стремилась к самостоятельности, видать, – прокомментировал Престарелый. – С ее-то способностями!
– Надо будет проверить этот адресок, там наверняка родители живут. Нет, пусть МУР этим занимается. У меня своих проблем достаточно.
– Я запишу этот адрес, ладно? – Полежаев забрал у него паспорт девушки.
– Как знаешь, – пожал плечами Константин.
Иван Елизарович принялся колдовать над трупом, а Еремин уселся за компьютерный стол покойницы и начал выдвигать ящики с бумагами.
– Надо бы просмотреть ее дискеты, – рассуждал он вслух. – Господи, сколько их тут! На это уйдет не один день! Подброшу их тоже мурятам!
– Не много ли ты связываешь надежд с УГРО, Костян? – возмутился Полежаев. – Я между прочим, плачу не им, а тебе!
– Не надо так со мной разговаривать, Антон Борисович! Свое дело я знаю лучше, чем ты! И скажи спасибо, что не взял с тебя аванс!
«Как на базаре, ей-богу! И это мой славный герой-детектив! Неужели Мегрэ и Пуаро в жизни были такими же хапугами и хамами?»
Ушел на кухню. Сел на табурет.
«Нарочно пальцем не шевельну! Мне-то кто заплатит? Несчастная вдова Василина Шведенко? Или Тот, кто видит все, но не вмешивается? Он всем воздаст по заслугам в самой конвертируемой валюте!»
– Зарываешься, Костя, – осторожно заметил Елизарыч после ухода писателя.
– Будь спок, Престарелый.
– Он все же наш клиент. Ты никогда не кричал на клиентов.
– Мои клиенты не мешают мне работать и не лезут с дурацкими советами!
Елизарыч вздохнул. Тема была исчерпана. Он часто задумывался в последнее время над моральными аспектами своей деятельности. Так, кажется, сейчас модно говорить? Раньше все было ясно. Кто враг, кто друг. Опять же – идеалы. Их в банк не снесешь. Счет не откроешь. Нынче же всем верховодят деньги. И без них никуда! Кругом только и слышишь: плати, плати! Чем люди зарабатывают себе на жизнь? Не приведи Господь! Вот и он иногда как подумает, кто музыку заказывает, так в глазах темнеет. Некоторых сам раньше помогал вылавливать. А с другой стороны, во что превратилась родная милиция? Вот и пойми теперь,
– Знаешь, Костя, сдается мне, что этот задушенный мальчик – помнишь, месяца два назад – и эта девица из одной оперы.
– Не вижу связи. Только то, что они оба задушены, но это еще ничего не доказывает.
Еремин не любил, когда ему напоминали о нераскрытых делах.
– Я не могу ничего тебе предъявить в доказательство, но у меня с годами выработался нюх.
– Вы что, сегодня сговорились с Полежаевым морочить мне голову своими предчувствиями? Уж тебе-то, Престарелый, как не стыдно!
Елизарыч отошел в сторону, снова вздохнул и пробормотал себе под нос:
– Тебе, конечно, виднее.
Ему было виднее. Он окончательно решил сбагрить это дело МУРу. Уж больно хлопотно и некогда сейчас этим заниматься, когда наклевываются такие барыши. Кража – не убийство. Стоит ли землю рыть носом ради каких-то призрачных денег из ненадежного гонорара писателя? А вдруг его издательство обанкротится? Что тогда?
Еремин вызвал милицию. Улов пока равнялся нулю. Антон обиделся и молча сидел на кухне. Со злорадством планировал, как разделается со своим супергероем в очередном романе.
– Глянь-ка! Это, кажется, по твоей части, – ухмыльнулся следователь, протягивая Полежаеву листы с печатным текстом. – Нашел в ее столе.
Антон углубился в чтение.
«Они вернулись под утро. Усталые и расстроенные. „Что дальше?“ – спрашивает девушка. Ее возлюбленный молчит. „Что будем делать с трупом?“ – не унимается она. Его, кажется, ничто не волнует. Он ставит музыку. Гасит свет. Они танцуют медленный танец, во время которого он раздевает ее, в такт музыке снимает вещь за вещью. Потом валит на кровать и берет нежно, без грубой силы. Она не сопротивляется, но расслабиться ей мешает открытая дверь балкона. Кто-то подглядывает за ними в открытую дверь. Парень ловит ее встревоженный взгляд и оборачивается. Легкий предутренний ветерок раздувает ажурный тюль…
Она просыпается днем, когда солнце в зените. Первая мысль – принять душ, но вовремя спохватывается. В ванной лежит труп, от которого они до сих пор не избавились. А на кухне жарится яичница. Это ее друг готовит завтрак. Он приносит ей кофе прямо в постель. «Что будем делать с трупом?» – снова интересуется она. «Я придумал, пока ты спала. Мы поступим так же, как поступили когда-то с царской семьей. Обольем его соляной кислотой. То, что останется, выбросим в реку»…
Потом она просыпается глубокой ночью. Кромешная тьма. Его рядом нет. Она зовет парня по имени. В тот же миг распахивается дверь в комнату, и яркая вспышка света ослепляет ее. «Мне же больно!» – вскрикивает она, но парень наотмашь бьет ее по лицу. Когда она приходит в себя, то не узнает собственную спальню. Беспорядок и хаос, как после обыска. Своего друга она тоже не узнает. Его лицо перекошено от гнева. «Ты меня обманула, гадина! Ты выкрала у него ту штуковину и положила в сумочку! Нечестная игра. Я подсыпал тебе в кофе снотворного, чтобы не мешала искать. Какая же ты гадина! Я нашел ее! Слышишь? Нашел!» Парень завивается смехом. Она падает перед ним на колени. Просит прощения. Плачет, умоляет, ведь знает, что он способен на все. «У меня сегодня день рождения, – вдруг вспоминает она. – Круглая дата, двадцать пять лет». «Я не забыл, – усмехается он, – и даже заказал для тебя торт». Он помогает ей подняться. Ей надо срочно умыться, привести себя в порядок после сна, длившегося сутки.