Гиперболоид инженера Гарина. Аэлита(изд.1959)
Шрифт:
Так они молчали небольшое время. Понемногу Лось начал чувствовать покой и сладость,— сидеть вот так и созерцать эту чудесную, странную девушку. Гусев вздохнул, сказал вполголоса:
— Хорошая девушка, очень приятная девушка.
Тогда Аэлита заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента,— так чудесен был ее голос. Строка за строкою повторяла она какие-то слова, чуть шевеля губами. Ее пепельные ресницы то смыкались, то раскрывались медленно.
Она снова протянула перед собою руку, ладонью верх. Почти тотчас же Лось и Гусев увидели в углублении ее ладони бледно-зеленый
Теперь оба гостя и Аэлита внимательно глядели на это облачное, опаловое яблоко. Вдруг струи в нем остановились, пропустили темные пятна. Вглядевшись, Лось вскрикнул; на ладони Аэлиты лежал земной шар.
— Талцетл,— сказала она, указывая на него пальцем.
Шар медленно начал крутиться. Проплыли очертания Америки, тихоокеанский берег Азии. Гусев заволновался.
— Это — мы, мы — русские,— сказал он, тыча ногтем в Сибирь.
Извилистой тенью проплыла гряда Урала, ниточка нижнего течения Волги. Очертились берега Белого моря.
— Здесь,— сказал Лось и указал на Финский залив.
Аэлита удивленно подняла на него глаза. Вращение шара остановилось. Лось сосредоточился, в памяти возник кусок географической карты,— и сейчас же, словно отпечаток его воображения, появились на поверхности туманного шара черная клякса, расходящаяся от нее ниточка железных дорог и — надпись на зеленоватом поле: «Петроград».
Аэлита всмотрелась и заслонила шар,— он теперь просвечивал сквозь ее пальцы. Взглянув на Лося, она покачала головой.
— Оцео, хо суа,— сказала она, и он понял: «Сосредоточьтесь и вспоминайте».
Тогда он стал вспоминать очертания Петербурга — гранитную набережную, студеные синие волны Невы, ныряющую в них лодочку, повиснувшие в тумане длинные арки Николаевского моста^1, густые дымы заводов, дымы и тучи тусклого заката, мокрую улицу, вывеску мелочной лавочки, старенького извозчика на углу.
[^1Николаевский мост – теперь мост лейтенанта Шмидта.]
Аэлита, подперев подбородок, тихо глядела на шар. В нем проплывали воспоминания Лося, то отчетливые, то словно стертые. Выдвинулся тусклый купол Исаакиевского собора, и уже на месте его проступала гранитная лестница у воды, полукруг скамьи, печально сидящая русая девушка,— лицо ее задрожало, исчезло, а над нею — два сфинкса в тиарах^1. Поплыли колонки цифр, рисунок чертежа, появился пылающий горн, угрюмый Хохлов, раздувающий угли.
[^1Тиара– головной убор римского папы в виде тройной короны. В древности подобный убор носили персидские и ассирийские цари. В Ленинграде перед зданием б. Академии наук стоят дваа сфинкса в тиарах, привезенные из Египта.]
Долго глядела Аэлита на странную жизнь, проходящую перед ней в туманных струях шара. Но вот изображения начали путаться: в них настойчиво вторгались какие-то совсем иного очертания картины — полосы дыма, зарево, скачущие лошади, какие-то бегущие, падающие люди. Вот, заслоняя все, выплыло бородатое, залитое кровью лицо. Гусев шумно вздохнул. Аэлита с тревогой обернулась к нему и сейчас же перевернула ладонь. Шар исчез.
Аэлита сидела несколько минут, облокотившись, закрыв рукою глаза. Встала, взяла с полки один из цилиндров, вынула костяной валик и вложила в читальный — с экраном — столик. Затем она потянула за шнур,— верхние окна в библиотеке задернулись синими шторами. Она придвинула столик к скамье и повернула включатель.
Зеркало экрана осветилось, сверху вниз поплыли по нему фигурки марсиан, животных, дома, деревья, утварь.
Аэлита называла каждую фигурку именем. Когда фигурки двигались и совмещались, она называла глагол. Иногда изображения перемежались цветными, как в поющей книге, знаками, и раздавалась едва уловимая музыкальная фраза,— Аэлита называла понятие.
Она говорила тихим голосом. Не спеша плыли изображения предметов этой странной азбуки. В тишине, в голубоватом сумраке библиотеки глядели на Лося пепельные глаза, голос Аэлиты сильными и мягкими чарами проникал в сознание. Кружилась голова.
Лось чувствовал,— мозг его яснеет, будто поднимается туманная пелена, и новые слова и понятия отпечатлеваются в памяти. Так продолжалось долго. Аэлита провела рукой по лбу, вздохнула и погасила экран. Лось и Гусев сидели как в тумане.
— Идите и лягте спать,— сказала Аэлита гостям на том языке, звуки которого были еще странными, но смысл уже сквозил во мгле сознания.
НА ЛЕСТНИЦЕ
Прошло семь дней.
Когда впоследствии Лось вспоминал это время,— оно представлялось ему синим сумраком, удивительным покоем, где наяву проходили вереницы дивных сновидений.
Лось и Гусев просыпались рано поутру. После ванны и легкой еды шли в библиотеку. Внимательные, ласковые глаза Аэлиты встречали их на пороге. Она говорила почти уже понятные слова. Было чувство невыразимого покоя в тишине и полумраке этой комнаты, в тихих словах Аэлиты,— влага ее глаз переливалась, глаза раздвигались в сферу, и там шли сновидения. Бежали тени по экрану. Слова вне воли проникали в сознание.
Слова — сначала только звуки, затем сквозящие, как из тумана, понятия — понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось произносил имя— Аэлита, оно волновало его двойным чувством: печалью первого слова АЭ, что означало — «видимый в последний раз», и ощущением серебристого света— ЛИТА, что означало «свет звезды». Так язык нового мира тончайшей материей вливался в сознание.
Семь дней продолжалось это обогащение. Уроки были — утром и после заката — до полуночи. Наконец Аэлита, видимо, утомилась. На восьмой день гостей не пришли будить, и они спали до вечера.
Когда Лось поднялся с постели, в окно были видны длинные тени от деревьев. Хрустальным, однообразным голосом посвистывала какая-то птичка. Лось быстро оделся и, не будя Гусева, пошел в библиотеку, но на стук никто не ответил. Тогда Лось вышел во двор, первый раз за эти семь дней.
Поляна полого спускалась к роще, к низким постройкам. Туда, с унылым поревыванием, шло стадо неуклюжих, длинношерстых животных— хаши,— полумедведей, полукоров. Косое солнце золотило кудрявую траву,— весь луг пылал влажным золотом. Пролетели на озеро изумрудные журавли. Вдали выступил, залитый закатом, снежный конус горной вершины. Здесь тоже был покой, печаль уходящего в мире и золоте дня.