Гиперболоид инженера Гарина. Аэлита(изд.1959)

Толстой Алексей Николаевич

– Он спустился в курительную и отослал меня на яхту…

– В том-то и дело… Какая я дура!.А все эти танцы, вино, глупости… Да, да, милый друг, когда хочешь бороться– глупости нужно оставить… Через две-три минуты он вернулся. Я говорю: объяснимся… Он, – наглым голосом, каким никогда не смел со мной говорить: «Мне объяснять нечего, вы будете сидеть в этой комнате, покуда я вас не освобожу…» Тогда я надавала ему пощечин…

– Вы настоящий человек, – с восхищением сказал Янсен.

– Ну, милый друг, это была вторая моя глупость. Но какой трус!.. Снес четыре оплеухи… Стоял с трясущимися губами… Только попытался удержать мою руку, но это ему дорого обошлось. И, наконец, третья глупость: я заревела…

– О, негодяй, негодяй!..

– Подождите вы, Янсен… У Роллинга идиосинкразия к слезам, его корчит от слез… Он предпочел бы еще сорок пощечин… Тогда он позвал поляка, – тот стоял за дверью. У них все было условлено. Поляк сел в кресло. Роллинг сказал мне: «В виде крайней меры – ему приказано стрелять». И ушел. Я принялась за поляка. Через час мне был ясен во всех подробностях предательский план Роллинга. Янсен, милый, дело идет о моем счастье… Если вы мне не поможете, все пропало… Гоните, гоните извозчика…

Коляска пролетела по набережной, пустынной в этот час перед рассветом, и остановилась у гранитной лестницы, где внизу поскрипывало несколько лодок на черно-маслянистой воде.

Немного спустя Янсен, держа на руках драгоценную мадам Ламоль, неслышно поднялся по брошенной с кормы веревочной лестнице на борт «Аризоны».

75

Роллинг проснулся от утреннего холода. Палуба была мокрая. Побледнели огни на мачтах. Залив и город были еще в тени, но дым над Везувием уже розовел.

Роллинг оглядывал сторожевые огни, очертания судов. Подошел к вахтенному, постоял около него. Фыркнул носом. Поднялся на капитанский мостик. Сейчас же из каюты вышел Янсен, свежий, вымытый, выглаженный. Пожелал доброго утра. Роллинг фыркнул носом, – несколько более вежливо, чем вахтенному.

Затем он долго молчал, крутил пуговицу на пиджаке. Это была дурная привычка, от которой его когда-то отучала Зоя. Но теперь ему было все равно. К тому же, наверно, на будущий сезон в Париже будет в моде – крутить пуговицы. Портные придумают даже специальные пуговицы для кручения.

Он спросил отрывисто:

– Утопленники всплывают?

– Если не привязывать груза, – спокойно ответил Янсен.

– Я спрашиваю: на море, если человек утонул, значит – утонул?

– Бывает, – неосторожное движение, или снесет волна, или иная какая случайность – все это относится в разряд утонувших. Власти обычно не суют носа.

Роллинг дернул плечом.

– Это все, что я хотел знать об утопленниках. Я иду к себе в каюту. Если подойдет лодка, повторяю, не сообщать, что я на борту. Принять подъехавшего и доложить мне.

Он ушел. Янсен вернулся в каюту, где за синими задернутыми шторками на капитанской койке спала Зоя.

76

В девятом часу к «Аризоне» подошла лодка. Греб какой-то веселый оборванец, подняв весла, он крикнул:

– Алло… Яхта «Аризона»?

– Предположим, что так, – ответил датчанин-матрос, перегнувшись через фальшборт.

– Имеется на вашей посудине некий Роллинг?

– Предположим.

Оборванец открыл улыбкой великолепные зубы:

– Держи.

Он ловко бросил на палубу письмо, матрос подхватил его, оборванец щелкнул языком:

– Матрос, соленые глаза, дай сигару.

И пока датчанин раздумывал, чем бы в него запустить с борта, тот уже отплыл и, приплясывая в лодке и кривляясь от неудержимой радости жизни в такое горячее утро, запел во все горло.

Матрос поднял письмо, понес его капитану. (Таков был приказ.) Янсен отодвинул шторку, наклонился над спящей Зоей. Она открыла глаза, еще полные сна.

– Он здесь?

Янсен подал письмо. Зоя прочла:

«Я жестоко ранен. Будьте милосердны. Я боролся, как лев, за ваши интересы, но случилось невозможное: мадам Зоя на свободе. Припадаю к вашим…»

Не дочитав, Зоя разорвала письмо.

– Теперь мы можем ожидать его спокойно. (Она взглянула на Янсена, протянула ему руку.) Янсен, милый, нам нужно условиться. Вы мне нравитесь. Вы мне нужны. Стало быть, неизбежное должно случиться…

Она коротко вздохнула:

– Я чувствую – с вами будет много хлопот. Милый друг, это все лишнее в жизни – любовь, ревность, верность… Я знаю – влечение. Это стихия. Я так же свободна отдавать себя, как и вы брать,– запомните, Янсен. Заключим договор: либо я погибну, либо я буду властвовать над миром. (У Янсена поджались губы, Зое понравилось это движение.) Вы будете орудием моей воли. Забудьте сейчас, что я – женщина. Я фантастка. Я авантюристка, – понимаете вы это? Я хочу, чтобы все было мое. (Она описала руками круг.) И тот человек, единственный, кто может мне дать это, должен сейчас прибыть на «Аризону». Я жду его, и ждет Роллинг…

Янсен поднял палец, оглянулся. Зоя задернула шторки. Янсен вышел на мостик. Там стоял, вцепившись в перила, Роллинг. Лицо его, с криво и плотно сложенным ртом, было искажено злобой. Он всматривался в еще дымную перспективу залива.

– Вот он,– с трудом проговорил Роллинг, протягивая руку, и палец его повис крючком над лазурным морем, – вон в той лодке.

И он торопливо, наводя страх на матросов, кривоногий, похожий на краба, побежал по лестнице с капитанского мостика и скрылся у себя внизу. Оттуда по телефону он подтвердил Янсену давешний приказ – взять на борт человека, подплывающего на шестивесельной лодке.

77

Никогда не случалось, чтобы Роллинг отрывал пуговицы на пиджаке. Сейчас он открутил все три пуговицы. Он стоял посреди пышной, устланной ширазскими коврами^1, отделанной драгоценным деревом каюты и глядел на стенные часы.

[^1Ширазские ковры– прсидские ковры из города Шираза (юго-западный Иран, ранее столица Персии).]

Оборвав пуговицы, он принялся грызть ногти. С чудовищной быстротой он возвращался в первоначальное дикое состояние. Он слышал оклик вахтенного и ответ Гарина с лодки. У него вспотели руки от этого голоса.