Гиперборей
Шрифт:
— Ветку, — поправил Рудый. — Даже точное место на ветке!
Олег слушал их приглушенный разговор, подумал, что Асмунд не так прост, как выглядит. В самом деле, за первые десять-двадцать лет странствий научился понимать, в каких местах может ждать засада, а дальше все дело житейского опыта, которого у Асмунда и Рудого нет!
Дорога петляла среди песчаных дюн, старых рассыпающихся скал. Леса встречались чахлые, жидкие, а села попадались одно другого беднее.
Еще три дня ехали через каменистые обширные поля. Трава торчала жесткими
Наконец их встретили и потянулись по обе стороны дороги настоящие леса — мрачные, сплошь из темных мохнатых сосен, земля на ладонь в глубину укрыта жесткими сухими иглами. Травы и кустов нет — вдаль уходят только ровные колонны деревьев. Даже ветвей не видать — убежали на самые макушки, поближе к солнцу, небу.
Дорога вытянулась прямая, сухая. День был холодный, резкий ветер продувал лес насквозь. Жестяно шелестело в листьях, остатки тепла быстро улетучивались из одежды. Дважды пришлось перейти вброд маленькую речку, на том берегу начали встречаться белокорые березки, приземистые дубы.
Еще через день дорога запетляла, словно заблудилась. Равнина пошла складками: то круто опускалась, то карабкалась наверх. Лес тоже изменился, деревья пошли вперемешку. Между ними сплошь росли густые орешники, терновники, кусты голубики, черника. Дорожка сузилась, отряд снова поневоле растянулся. Олег ехал впереди, настороженно прислушиваясь и всматриваясь в любое шевеление листика. За ним держалась Гульча, отвоевав наконец право быть рядом, затем Рюрик с Умилой, Асмунд, последним ехал Рудый.
Ночи с каждым днем становились холоднее. Дважды путешественники просыпались, покрытые инеем. Асмунд и Рудый теперь разводили по два больших костра, спать ложились между огней.
Часто тянулись заросшие лесом холмы. Высокие, угрюмые, с одной или двумя обрывистыми стенами, словно гигантский меч отсек им края. Дважды Олег замечал леших, те прятались среди ветвей, провожали людей угрюмыми взглядами. Олег помалкивал два дня, на третий подозвал Рудого, сказал неохотно:
— С лешими что-то происходит. Понаблюдай. Могут напасть ночью, хотя это маловероятно.
— Лешие? — ахнул Рудый. — Я их не видел!
— Еще бы, они в кости не играют. Будь начеку. Если нападут, то погибнем все. Они разбирать не станут, кто из нас человек вольный, а кто — шпион Семи Тайных.
Рудый бросил на него острый взгляд, спросил после паузы:
— Рюрик и Асмунд знают?
— Они люди занятые, а тебе делать нечего!
Рудый победно ухмыльнулся, поправил саблю, чтобы рукоять была под ладонью, поехал замыкающим, всматривался в заросли, буреломы, кручи. Сперва не замечал, но предупрежденный — чем он хуже пещерника? — всматривался до боли в глазах. Наконец чуть не шарахнул себя по голове с досады: странные немигающие глаза наблюдали за ним почти из каждого укрытия. Серые тела сливались с корой деревьев, но глаза светились желто-зеленым
Хворост он отправился собирать с великой неохотой. Выскочил из-за деревьев встрепанный, с круглыми от страха глазами. Возбужденно объяснил Гульче:
— Только нагнулся к сухим веткам, гляжу — громадная гадюка!..
— Ну-ну, — поощрила она, видя, что он замолчал.
— Да ничего, в том все и дело. Присмотрелся, а то обыкновенная палка. Сухая, как раз что нужно для костра.
— Так чего руки трясутся? — удивилась она.
— А то, что палка, которую схватил, чтобы трахнуть гадюку, оказалась гадюкой в три раза крупнее!
Гульча не ответила, даже не посочувствовала, она расседлывала коней, помогая мужчинам, и Рудый пристыженно отправился в заросли. Хворосту натащил вдоволь, напоследок принес птичье гнездо, возбужденно предложил:
— Асмунд, свари эти три яйца! Смотри, какие крупные. Яйца мне, юшка тебе.
Асмунд тяжело подумал, в недоумении двинул плечами:
— Ну что за юшка из трех яиц?
Рудый тоже подумал, вынужденно согласился:
— Ты прав. Принесу еще пару, я там другое гнездо заметил.
Асмунд вытаращил глаза, медленно переваривая и осмысливая, а Рудый уже вытаскивал из кармана созревшие орехи — коричневые, блестящие, крупные:
— Княже, угости княгиню. У нее зубы хорошие?
— Не знаю, — буркнул Рюрик. — До сих пор она только царапалась.
— Асмунд, — сказал Рудый жизнерадостно, — у тебя разинутый рот!
— Знаю, — буркнул Асмунд сердито, — я сам его разинул!
— Так закрой, я уже все сказал.
Когда располагались на ночь, Рудый с воплем подпрыгнул, забегал вокруг костра, шаркая изо всех сил ногой. На него не обращали внимания, подозревая каверзу, но русич был зол, тер подошвой по земле, по траве.
— Что с тобой? — спросил Олег наконец.
— На жабу наступил! Я и так жаб не люблю, просто боюсь, а она, зараза, еще и лопнула прямо под сапогом! Неделю буду вытирать подошву, не ототру... Я их не выношу, у меня дрожь начинается! И руки трясутся, будто кур крал. А какие куры в лесу?
Он брезгливо пошаркал подошвой. Олег покосился на темные провалы между деревьями, сказал негромко:
— Лешие коней не тронут, но вокруг нашей поляны их стало втрое больше. К тому же подходят новые. Странно это... Предупреди Рюрика и Асмунда.
— Нападут ночью?
— Не знаю, но лучше, если на страже побудут двое.
Он опустился у костра рядом с Гульчей, а Рудый отвел в сторону князя и воеводу, что-то объяснил, тыча пальцами в чащу. Он делал страшные глаза, приседал. Асмунд начал оглядываться по сторонам, а Рюрик выхватил меч и загородил Умилу. Гульча спросила подозрительно:
— Опять врет?
— Преувеличивает, — мягко поправил Олег. — Почему ты такая грубая? А с виду женственная, милая.
— Я? — оскорбилась Гульча.