Гипотезы о происхождении языка

Якушин Борис Владимирович

Если здесь "сработали" образы прошлого, то случай с Люси, кажется, говорит о знаковом поведении, связанном с будущим. Когда Джейн Темерлин уезжала из дома, хозяйкой которого она была и в котором воспитывалась Люси, последняя подскочила к окну, чтобы увидеть отъезжающую, и просигналила ей: "плакать я, я плакать" вместо того, чтобы выразить огорчение обычным обезьяньим способом. Вопрос в том, выразила ли Люси свое будущее состояние, когда будет отсутствовать Джейн, или этот знак относился к ситуации расставания. Футе, проводивший занятие с Люси, интерпретировал "плакать" как выражение сиюминутной эмоции. Но можно предположить, что обезьяна представила себе и будущее существование (уже бывшее в прошлом) без Джейн.

Приведенные случаи, скорее

всего, иллюстрируют знаковое поведение обезьян "на границе" наличной ситуации. Но нетрудно представить эксперименты, в которых бы обезьяна вынуждена была более четко "выйти" в прошлое или будущее, "беседовать" о них.

Итак, мы рассмотрели некоторые классы фактов, интересных с точки зрения знакового поведения обезьян. Для нас очевидно, что обезьяны способны употреблять знаки с переносом значений, создавать новые знаки некоторых видов, синтаксировать знаковые конструкции и, может быть, употреблять знаки в "чистом виде", без наличия обозначаемых предметов. Все это дает теперь нам право более обоснованно ответить на наши вопросы.

Знаковое поведение обезьяны во многом аналогично знаковому поведению человека. Знаковая система, которой научились подопытные обезьяны – несколько преобразованный язык американских глухонемых (амслен), – соответствует тому первоначальному этапу развития языка и в филогенезе и в онтогенезе, который принято называть этапом слов-предложений и который в данном случае не может развиться в человеческий язык с его сложными внутренними связями из-за жестовой "фактуры" самих знаков. Эта тупиковая линия развития должна быть заменена звуковым языком, что для обезьян невозможно.

Хотя многозначность языковых единиц, некие "правила" нх комбинирования и свойственны знаковой системе, которой пользуются обученные обезьяны, но по сравнению с человеческим языком они слабо выражены. Будучи общими для обезьян и человека чертами, они значительно различаются по своей коммуникативной и гносеологической мощи, у обезьян – отдельные зерна, которым далеко до "кучи" (вспомним парадокс Евбулида).

Если на описанное знаковое поведение обезьян наложить свойства первой коммуникативной системы, по Н.И. Жинки-ну, то нетрудно увидеть, что благодаря человеческому научению ее жесткие рамки несколько раздвигаются. Образ же жизни праавстралопитека должен был сделать такое расширение жизненно необходимым. Без него предок первобытного человека не смог бы выжить. Почему? На этот вопрос мы попытаемся ответить ниже.

ДЕТСКАЯ РЕЧЬ

Если признать эволюционную теорию происхождения человека и биогенетический закон Э. Геккеля, то естественно искать почву для аналогий в сравнении происхождения языка у первобытных людей с возникновением и развитием детской речи. "…Духовное развитие ребенка, – писал Ф. Энгельс, – представляет собой лишь еше более сокращенное повторение умственного развития тех же предков, – но крайней мере более поздних" [9] .

9

Маркс К.. Энгельс Ф., Соч., 2-е изд. т. 20, с. 495.

90

Современная психология и лингвистика достаточно четко описывают основные шаги формирования детской речи. Это дает возможность наметить следующие его этапы: ^эмоции-команды; 2) слова-предложения; 3) двусловные предложения; 4) многословные несинтаксированные предложения; 5) грамматически оформленные высказывания.

Эмоции-команды свойственны ребенку с самого момента его рождения. Стремление (интенция) к этим сигналам зарождается как инстинктивное выражение благополучного или неблагополучного состояния. Принявшая эти сигналы мать соответственно реагирует на них. Элементарная природа этих сигналов (с информацией в 1 бит – хорошо-плохо) лежит в фундаменте любого коммуникативного процесса

и свойственна уже самым примитивным живым организмам и поведению детенышей высших животных.

Специалисты по детской речи выделяют следующий набор начальных звуков: первый звук – спокойный, покряхтывающий – призыв к общению с матерью; второй звук – сигнал дискомфорта, без ответной реакции переходящий в крик; третий, легкий, регулярно повторяющийся звук, издается во сне и свидетельствует о благополучном состоянии; четвертый звук – сигнал о нормальности кормления и пятый – о благополучном пребывании на руках у матери.

К девяти месяцам сигналы ребенка становятся более разнообразными, основные мозговые центры, ответственные за речь, анатомо-физиологически созревают, и он уже готов к активному общению с миром. Речевая интенция начинает возникать не только на основе выражения биологической потребности, но и в цепи реакции на внешние события. «Первые слова ребенка, – пишет А.Р. Лурия, – в отличие от "гуления", не выражают его состояния, а обращены к предмету и обозначают предмет. Однако эти слова … тесно вплетены в практику».

Общепринято считать, что мышление ребенка диффузно. Поэтому и применяемые им знаки имеют очень неопределенные, расплывчатые значения, лишь функционально (в коммуникации) сходные с социально принятыми значениями слов. Первоначальные употребления слов основаны на поверхностной аналогии объектов по эмоционально-сенсорным их свойствам. Так, дети до полутора-двух лет часто называют словом мама всех молодых женщин, баба – пожилых, дядя – всех мужчин.

Характерные примеры приводит в своей монографии, посвященной детской рёчи, А.Н. Гвоздев: "…ребенок, указывая на карандаш, называет его п'ис'и (пищи), но также, требуя, чтобы ему рисовали,употребляет то же слово: п'ис'и. Названия знакомых лиц употребляются для указания на этих лиц, например: т'от'а (вот тетя), а также для указания на принадлежащие им вещи: т'от'а(вот тетина корзина). Таким образом, эти первые слова являются аморфными словами-корнями"28. Однако уже и такие слова бинарны по своему значению. С их помощью обозначаются либо "деятель-объект", либо "деятель-действие", либо "действие-объект", констатация существования, принадлежность и т.д. Поэтому такие слова принято считать словами-предложениями. Это второй этап развития детской речи.

Поскольку эти предложения грамматически не оформлены, постольку их семантика (содержание) как бы включает в себя и их синтаксическую структуру. На самом раннем этапе развития речи ребенка нельзя провести четкого разграничения между синтаксисом и семантикой. Каждое слово детского языка носит смысл целого высказывания, причем в комбинации с жестами и мимикой может быть употреблено для формирования целого ряда высказываний (P. Greenfield; D. Smith).

Этап слов-предложений соответствует первой коммуникативной системе, по Н.И. Жинкину, в которой алфавит "языка" совпадает с "высказываниями", однозначно соответствующими ситуации. Видимо, не требует особых доказательств тот факт, что это особая, специфически детская форма речи (вспомним противоположное высказывание Ж. Вандриеса о том, что детская речь – это искаженная речь взрослых). Хотя взрослые и могут употреблять слова-предложения в виде назывных (Ночь – констатация ситуации) или неполных (Идет – о поезде) предложений, но они все по крайней мере семантические эллипсисы, а не типичная форма синтаксиро-ванного высказывания (особенно письменною).

Интересно отметить, что ребенок,произнося слово-предложение в акте коммуникации, обращается с ним именно как с предложением, оформляя его интонационно. Исходным в развитии предложения, считает А.Н. Гвоздев, является слово-предложение. Первые осмысленные слова, заимствуемые ребенком от взрослых, выражают какое-либо сообщение: указывая на часы, ребенок говорит д'ис'и (вот часы), или, протягивая руку за книжкой, произносит: кан т'ин'ка (дай картинку-книжку), или зовет с собой отца: д и (иди). По своей интонации эти слова-предложения тоже сходны с предложениями.