Гипсовый трубач, или конец фильма
Шрифт:
Д. Жарынин
А. Кокотов
ГИПСОВЫЙ ТРУБАЧ
СИНОПСИС ПОЛНОМЕТРАЖНОГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ФИЛЬМА
По мотивам одноименного рассказа А. Кокотова
Ну, теперь вроде все нормально! Несколько раз перечтя окончательный вариант, Кокотов остался доволен содержанием и решил заняться формой – поиграть, как говорится, шрифтами, но нажал по неопытности не ту клавишу – и весь в муках рожденный заголовок, который Андрей Львович
Д. Жарынин
А. Кокотов
ГИПСОВЫЙ ТРУБАЧ
СИНОПСИС ПОЛНОМЕТРАЖНОГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ФИЛЬМА
По мотивам одноименного рассказа А. Кокотова
Да-а, раньше для такой работы нужен был профессионал. А теперь – чик-чик и готово. Та я Носик здорово рисовала шрифты специальными плакатными перьями. С ней тоже, кстати, может свести судьба. Случайно. На улице. Интересно, как она теперь выглядит? Скорее всего – никак, ей же за пятьдесят, а если не бросила наркотики, вообще, наверное, умерла. Кокотов стукнул себя кулаком по макушке, отгоняя посторонние мысли, и приступил к синопсису. Эта задача не казалась ему особенно сложной, так как, по его мнению, всю историю, оттолкнувшись от «Гипсового трубача», придумал он сам, а Жарынин только мешал, изредка высказывая дельные соображения.
Но, видимо, из-за отсутствия «Мудрой обезьяны», первая фраза долго не давалась, сопротивляясь с мускулистым упорством спортивной девственницы. Однако человек, сочинивший семнадцать романов для серии «Лабиринты страсти», знал множество хитрых способов впрячь трепетное как лань и пугливое как газель вдохновенье в ломовую телегу литературной необходимости.
И вот:
«Популярный политик, депутат Госдумы Лев Николаевич Логунов под простодушные аплодисменты избирателей сошел с трибуны старенького сельского клуба, где еще сохранились крикливые советские лозунги, а большой пыльный бюст Ленина стоял в захламленном углу лицом к стене, как провинившийся мальчик. Это был уже четвертый за сегодняшний день митинг, оставалась последняя встреча в соседнем поселке километров за десять отсюда. Члены предвыборного штаба торопили своего шефа, а он все раздавал автографы, с интересом поглядывая на румяных молодых доярок…»
Кокотов похвалил себя за Ильича, поставленного в угол Истории, и за придуманную после долгих колебаний фамилию главного героя. Вроде бы, Логунов и Логунов… А убери-ка первое «о» и получится – «Лгунов». То-то!
Чтобы не спугнуть тягучее работящее вдохновение, Андрей Львович на обед и ужин бегал с намеренным опозданием, когда даже самые медлительные ветераны уже гуляли по аллеям или смотрели сериалы. Больше всего он боялся нарваться на продолжение рассказа о братьях Болтянских. Вдову внебрачного сына Блока, снова приставшую к нему со своим телефоном, он отшил так, что она побежала жаловаться ветхим подругам. Единственный, для кого Андрей Львович сделал исключение, был доктор Владимир Борисович: к нему Кокотов собирался непременно зайти, ибо начинать роман с такой женщиной, как Наталья Павловна, не залечив
– Как дела над Понырями? – вежливо спросил он.
– Отлично! – ответил казак-дантист, покручивая ус. – Представляете, я на своей кобре залез на семь. Иду так, смотрю: худой, ну, мессер, наших лаггов гоняет на трешке. Я тихонечко захожу на него. Лагг от худого уходит вправо. Худой – вверх, думает, он выше всех. Разворачивается на бум-зум. «Щас я тебе побумзумлю!» Как из головной вмазал. А головная-то у кобры – 37 миллиметров! От мессера только пыль осталась…
– Поздравляю! – ничего не понял Кокотов.
– Пока особенно не с чем, – посуровел доктор. – Лагги тупорылые от прикрышки отвернули и пошли, козлы, на филд. Вот гансы-то почти всю нашу наземку и вынесли, гады!
– Жаль!
– Ничего, еще повоюем! А вы заходите – зубы счет любят!
– Зайду обязательно!
…Когда стемнело, Кокотов, чувствуя во всем теле, начиная с головы, благородную утомленность, дочитывал готовый синопсис, внося последнюю правку:
«…И вдруг пространство заколебалось. Сквозь лагерные корпуса проступили какие-то тени, как это бывает, если в телевизоре антенна плохо настроена, и поэтому один канал накладывается на другой. Логунов услышал зовущие голоса:
– Ле-ев Николаевич! Где-е вы? Мы опаздываем! – издалека кричали члены предвыборного штаба.
Логунов оглянулся и в последний раз встретился с Таей глазами. Она стояла возле черной «волги». Ее запястья были скованы наручниками, а ладони сложены в «коробочку». Ему показалось, будто там, в «коробочке», девушка прячет маленькую беззащитную птичку. Чекист негрубо нажал ей на плечо, принуждая сесть в машину, но и садясь, она продолжала смотреть в глаза человеку, еще недавно такому близкому, а теперь предавшему и погубившему ее. Не выдержав этого взгляда, Логунов отвернулся и медленно побрел на голоса…
– Ну, Лев Николаевич… Ну, как же вы! – запричитала команда, увидев наконец шефа.
– Молча-а-ать! – закричал он, чувствуя, как слезы закипают на глазах. – Мо-олчать!
Потом Логунов осторожно оглянулся, но увидел лишь руины пионерского лагеря, где он совершил когда-то самую большую подлость в своей жизни.
По небу беззвучно летели облака. Мерно шумел лес…»
Андрей Львович устало откинулся в кресле и посмотрел на заключительную строчку с удовольствием опытного хирурга, наложившего изящный послеоперационный шов. Затем, еще немного подумав, он заменил «маленькую птичку» на «беззащитного птенца», убрав ненужную в этой трагичной сцене комическую перекличку с «маленькой, но гордой птичкой» из кинофильма «Кавказская пленница». Последним мазком писатель оснастил лес эпитетом «равнодушный», а облака для экспрессии сделал «уродливыми»:
«По небу беззвучно летели уродливые облака. Мерно шумел равнодушный лес…»
Еще раз пройдя текст глазами, мастер Кокотов решил, что Логунов ни за что не станет орать на подчиненных. Нет! Он лишь прошепчет: «Молчать…» Неизвестно, сколько еще продолжалась бы эта борьба хорошего с лучшим, но писателя насторожил странный звук – такой обычно издает камешек, ударившись о стекло. Он прислушался – звук повторился…
Это еще что за хулиганство?
3. Первый брак Натальи Павловны
Сердито недоумевая, Кокотов вышел в лоджию, глянул через перила, и его сердце заметалось в груди, как бильярдный шар, пущенный неумелым игроком. Внизу, под окнами, по-мальчишечьи задрав голову, стояла Наталья Павловна. На ней был знакомый белый плащик, в одной руке она держала крокодиловый портфельчик, а в другой – камешек, приготовленный для нового броска.
– Это вы?! – не своим голосом спросил автор «Жадной нежности».
– Я… Вы, наверное, работаете?
– Работаю…
– Тогда я позже зайду…