Гипсовый трубач. Однажды в России
Шрифт:
– Не спится… – прохрипел он.
– О чем думаешь?
– О справедливости.
– Лучше не думать о том, чего в жизни не бывает! – посоветовал я и ушел.
Утром дворник исчез, оставив возле лавочки страшное количество окурков – точно гильзы, отстрелянные у пулемета после жуткого боя. А в дверь Анфисиной квартиры была воткнута записка: «Будь счастлива! Павел».
Почерк она тут же узнала, бросилась к консьержке – мол, кто заходил, а та отвечает: никого чужого не видела, только дворник появлялся, сказал, у вас прокладку в ванной выбило. Тут-то Анфиса все и поняла, метнулась в милицию, военкомат, ФСБ… Стали разбираться и выяснили: действительно, из Моздокского госпиталя как раз в то самое время, когда появился у нас новый
– А чем же все кончилось? – тихо спросил Кокотов.
– А чем все кончается? Анфиса сначала не могла себе этого простить, выгнала психоаналитика, ждала, что муж вернется, что он где-то рядом затаился, ходила по округе и расклеивала, точно объявления об обмене, бумажки, написанные от руки Мишкой: «Папа, вернись! Мы тебя с мамой очень любим!» Надеялась, муж руку сына узнает, расчувствуется и простит.
– Вернулся?
– Нет. Исчез. А вскоре я прочел в «Коммивояжере» заметку, что на загородном шоссе, по которому ездил на службу и обратно Грачев, нашли тело мужчины, подорвавшегося при попытке установить мину на пути следования министра обороны. Тело неудачливого террориста, особенно лицо и руки, имело следы страшных, но уже заживших ожогов…
– Вы сказали об этом Анфисе?
– Нет, конечно. Она до сих пор надеется. Ну, за русского офицера!
Они молча выпили.
– Пошли ужинать! – строго распорядился Жарынин.
Глава 16
Пан Казимир и его сыновья
По пути к пище соавторы встретили доктора Владимира Борисовича, настолько подавленного, что даже его казачьи усы поникли. На осторожный вопрос про обстановку над Понырями он безнадежно махнул рукой и ушел скорбной поступью пораженца.
Проходя мимо стола, за которым сидела Ласунская, соавторы задержались. Великая актриса, одетая в бархатное платье вишневого цвета и розовый тюрбан, величественно ела. Перед ней на китайской тарелочке лежал аккуратно нарезанный на кусочки шоколадный батончик с беловатой начинкой.
– Марципаны любит страстно, до безумия! С детства. Ради этой миндальной дряни готова буквально на все! Генерал Батюков, ее любовник, истребитель гонял в Берлин за свежими марципанами! – успел нашептать Жарынин, дожидаясь, пока Вера Витольдовна наконец их заметит.
Дождавшись внимания, режиссер и писатель раскланялись и представились, в ответ она, приветливо поморщившись, едва кивнула. Однако ее неудовольствие было адресовано не им, а скандальным ветеранам за соседним столиком. Два старичка громко и непримиримо спорили об останках Ильича.
– Заберите из мавзолея эти исторические консервы! – басил крупный бородатый дед в бежевой вельветовой куртке с замшевыми заплатами на локтях.
– Это не консервы, а материалистические мощи, рожденные мощью человеческого разума! – отвечал сухонький лысый старик, одетый в ветхий концертный пиджак.
– Объяснитесь, милостивый государь! С каких это пор мумия стала мощами?
– Вы все равно не поймете. Ленин – пророк позитивизма. Он лежит там, где ему положено, в храме безбожия, и не смейте трогать его! Он принадлежит истории.
Отвечая на изумленный взгляд Кокотова, Жарынин тихо объяснил, что за вождя мирового пролетариата заступается известный виолончелист Бренч, погубленный интригами Ростроповича, а выноса тела требует герой «бульдозерной выставки» живописец Чернов-Квадратов.
Болтянский, увидав соавторов, от нетерпеливой радости даже выскочил из-за стола и призывно замахал руками, как измученный пленник необитаемого острова. Он явно боялся, что долгожданные соседи по столу увлекутся спором о позитивистских мощах и забудут о нем – скучающем в одиночестве.
– Ну что же вы опаздываете?! Садитесь скорее! Капустки? – щедро предложил он.
– Не откажусь! – отозвался режиссер, критически осматривая рыбную закуску.
На тарелке были выложены в ряд три шпротинки малькового возраста. Изогнувшихся в копченой муке рыбешек окаймляло несколько фигурно рассыпанных консервированных горошин. Это блокадное изобилие дополнялось долькой бледного помидора, явно страдающего овощным малокровием.
– И давно вас так кормят? – поинтересовался Жарынин.
– Давно, – вздохнул Болтянский.
– Жаловались?
– Писали Огуревичу коллективный протест.
– А он?
– Сказал, что все средства идут на борьбу с Ибрагимбыковым! – Лилипутское личико старика сморщилось в мудрую улыбку.
– Ладно. Поговорим! – сурово пообещал заступник.
Тем временем Татьяна привезла горячее – сосиски с тушеной капустой. Сосиски тоже оказались какими-то укороченными.
– Так на чем я остановился? – спросил Болтянский.
– Да вы ведь все нам уже рассказали! – удивился Жарынин и незаметно подмигнул Кокотову.
– Разве… А… ну, тогда ладно…
– Нет, еще не все! – объявил Андрей Львович, словно не поняв предупредительного знака. – Вы остановились на том, как ваш батюшка призвал к себе сыновей…
Режиссер молча загрустил, а Ян Казимирович с наслаждением завел свою родовую сагу:
– Верно! Призвал и сказал: «Сыны мои, пришла революция! Ничего доброго это нам не сулит. Революцию начинают от хорошей жизни и заканчивают от плохой. Прольются моря крови, погибнут миллионы, но наш род должен уцелеть. Любой ценой. Мудрецы не советуют держать все яйца в одной корзине. Посему ты, Бронислав, езжай в Варшаву к генералу Пилсудскому. Будь поляком, как славные наши дзяды! Служи ему верой и правдой и отомсти проклятым москалям за все разделы Польши, но особенно за Третий. Когда все уляжется, женись! Но варшавянку или краковянку не бери – намучаешься с их гонором. Подыщи себе скромную девушку из местечка поближе к Беларуси. А теперь не мешкай, возьми пенендзы на дорогу и мою шляхетскую грамоту, они в шкапу, под отрезом сукна, – и в путь! Обними же, старший сын, меня на прощание! Мы больше никогда не увидимся!» Бронислав крепко обнял отца, вытер слезы и вышел вон… Отец от слабости тут же потерял сознание. Мать зарыдала, думала: преставился… Но нет: поднесли к лицу зеркальце, и оно слегка запотело…
– И что, добрался Бронислав до Пилсудского?
– Не торопитесь! Всему свое время. А сейчас, пока батюшка без сознания, вы, мои молодые друзья, можете поесть!
– Спасибо! – желчно поблагодарил Жарынин и попытался поддеть вилкой шпротинку, но она проскользнула между зубьями.
– Тут отец очнулся, – продолжил Ян Казимирович. – «Мечислав, – позвал он слабым голосом. – Ты будешь русским! Езжай на Дон к генералу Корнилову, храбро бейся за единую и неделимую Россию, мсти всем, кто разваливал великую нашу империю, но особенно полякам, евреям и латышам. Не лютуй, но и спуску не давай: поляков расстреливай, остальных вешай! Если Белое дело победит, женись на дочке смоленского помещика из уезда, поближе к Беларуси. После Гражданской войны мужчин останется мало, а ты – офицер, спаситель Отечества. Выберешь кого захочешь! Не мешкай, возьми в шкапу, под сукном, пенендзы на дорогу и бумаги, подтверждающие, что ты сын служилого российского дворянина. Обними мать – и в путь! Чем раньше доберешься до Корнилова, тем ближе будешь к нему. Держись при штабе. Штабные первыми получают награды и первыми эвакуируются…» Сказав это, отец снова потерял сознание…