Гитлер и Сталин перед схваткой

Безыменский Лев Александрович

В то время берлинская резидентура регулярно сообщала о подготовке нападения – например, в телеграммах столь надежного «Старшины» (Харро Шульце-Бойзена), поступивших еще в конце 1940 года и в январе 1941 года. Но вот 2 апреля 1941 года пришло на имя Сталина спецсообщение № 1196/М недавно образованного НКГБ, в составе которого внешняя разведка была преобразована в 1-е Управление. В нем на основании сообщения «Лицеиста» говорилось о том, что Германии (и это была чистая правда) не хватает собственного хлеба. Поэтому она «будет вынуждена использовать хлебные и нефтяные источники Советского государства». «Использование» в данном случае можно было при желании понять как развитие торговых обменов между обеими странами. Это сообщение успокаивало,

поскольку о захвате русского хлеба и нефти в результате военных действий и оккупации в сообщении не было ни слова.

Кроме того, резидентура 1-го Управления НКГБ в Берлине получила от того же Харро Шульце-Бойзена, которому доверяла, сведения о том, что «Германией военная подготовка проводится нарочито заметно в целях демонстрации своего военного превосходства. Гитлер является инициатором плана нападения на Советский Союз, считая, что предупредительная война с Союзом необходима ввиду того, чтобы не оказаться перед лицом более сильного противника. Началу военных действий должен предшествовать ультиматум Советскому Союзу с предложением о присоединении к пакту трех. Начало осуществления плана увязывается с окончанием войны с Югославией и Грецией».

Аналитическая группа чекистской разведки, состоявшая из трех человек, включая ее руководителя М. А. Алахвердова, 14 апреля рекомендовала своему руководству не использовать эту информацию для рассылки. При этом начальник группы отметил, что сведения об ультиматуме были получены впервые и что сообщил их нашему источнику некий офицер Грегор из штаба Геринга по связи с МИД Германии. Сведениями о его надежности и честности разведка не располагала. Однако аналитиков не послушали. Уже 5 мая в спецсообщении № 1450/М, разосланном НКГБ по тем же адресам – Сталину, Молотову и Берия, – на основании данных, полученных от уполномоченного по вопросам печати министерства хозяйства Германии Г. Кроля, отмечалось, в частности, что «…от СССР будет потребовано Германией выступление против Англии на стороне держав оси. В качестве гарантии того, что СССР будет бороться на стороне оси до решительного конца, Германия потребует от СССР оккупации немецкой армией Украины и, возможно, также Прибалтики».

Второй раз информацию об ультиматуме Гитлера разведка не могла оставить без внимания, а посему направила ее руководству, хотя и без каких-либо комментариев.

Может быть, сообщения разведки о «предстоящем ультиматуме» и не попали бы на благоприятную почву, если б они не совпали с соображениями, которые существовали у высшего советского руководства – непосредственно у Сталина и Молотова. Общеизвестно знаменитое предупреждение немецкого посла графа фон дер Шуленбурга, которое он – в нарушение всех дипломатических этикетов – сделал в Москве 5 мая 1941 года, когда встретился с находившимся тогда в Москве Деканозовым. Но менее известно, что беседа имела неожиданное для Шуленбурга продолжение. 9 мая Деканозов по собственной инициативе (точнее – по указанию Сталина) встретился с Шуленбургом и предложил разработать совместное сообщение о неверности сведений о нарастающих конфликтах, для чего провести предварительные переговоры. Шуленбург осторожно спросил: не лучше ли бы Сталину написать Гитлеру письмо с таким предложением? Деканозов не имел полномочий на такой обмен письмами.

Запись Деканозова от 9 мая гласит:

«Я продумал вопрос о мерах, которые можно было бы предпринять… Мне казалось, что поскольку речь может идти об обоюдных действиях, то можно было бы опубликовать совместное коммюнике, в котором, например, можно было бы указать, что с определенного времени распространяются слухи о напряженности советско-германских отношений и о назревающем якобы конфликте между СССР и Германией, что эти слухи не имеют под собой основания и распространяются враждебными СССР и Германии элементами.

Я подчеркнул, что не формулирую окончательного содержания коммюнике, ибо высказываю свое личное предложение… В ответ на мое предложение

Шуленбург заявил, что у него имеется другое предложение. Он полагал бы целесообразным воспользоваться назначением Сталина главой Советского правительства. По мнению Шуленбурга, Сталин мог бы в связи с этим обратиться с письмами к руководящим политическим деятелям ряда дружественных СССР стран, например к Мацуока, Муссолини и Гитлеру, «может быть, – добавил Шуленбург, – и к Турции», и указать в этих письмах, что, став во главе правительства (Ш. опять как бы ошибочно сказал – «государства»), заявляет, что СССР будет и в дальнейшем проводить дружественную этим странам политику. Текст писем, адресованных указанным странам, мог бы быть одинаковым, но в письме, адресованном Гитлеру, во второй его части, могло бы быть сказано, например, так, что до Сталина дошли сведения о распространяющихся слухах по поводу якобы имеющегося обострения советско-германских отношений и даже якобы возможности конфликта между нашими странами. Для противодействия этим слухам Сталин предлагает издать совместное германо-советское коммюнике примерно указанного мною содержания. На это последовал бы ответ фюрера, и вопрос, по мнению Ш., был бы разрешен.

Передав мне это, Ш. добавил, что, по его мнению, мое предложение о коммюнике хорошее, но надо действовать быстро, и ему кажется, что можно было бы таким образом объединить эти предложения.

В дальнейшей беседе Шуленбург отстаивал свое предложение, говорил, что надо сейчас очень быстро действовать, а его предложение можно очень быстро реализовать. Если принять мое предложение, то в случае передачи текста коммюнике в Берлин там может не оказаться Риббентропа или Гитлера и получится задержка. Однако если Сталин обратится к Гитлеру с письмом, то Гитлер пошлет для курьера специальный самолет и дело пойдет очень быстро».

Деканозов вел себя очень осторожно:

«Видя, что Шуленбург не поддерживает предложение о совместном коммюнике, я сказал, что не настаиваю на своем предложении, которое было мною сделано по просьбе посла, выразившего беспокойство по поводу слухов. Кроме того, разговор о письме т. Сталина Гитлеру вообще является гипотетическим, и я не могу входить в подробности его обсуждения. К тому же я предвижу трудности в его реализации».

Об этом Деканозов доложил Сталину и Молотову. Те решили: нужна еще встреча. На этот раз Деканозов имел точные указания: Сталин не только дал их устно, но продиктовал Молотову следующий текст:

«12 мая 1941 г.

Я говорил с т. Сталиным и т. Молотовым насчет предложения Шуленбурга об обмене письмами, в связи с необходимостью ликвидировать слухи об ухудшении отношений между СССР и Германией. И Сталин, и Молотов сказали, что в принципе они не возражают против такого обмена письмами, но считают, что обмен письмами должен быть произведен только между Германией и СССР.

Т. к. срок моего пребывания в СССР истек и сегодня я должен выехать в Германию, то Сталин считает, что Шуленбургу следовало бы договориться с Молотовым о содержании и тексте писем, а также о совместном коммюнике».

Однако Шуленбург 12 мая пошел на попятную. Либо он понял, что зашел слишком далеко в своих обещаниях, либо счел всю затею слишком рискованной. 12 мая обе стороны разошлись ни с чем.

Но кончилась ли на этом вся интрига? Мне представляется возможным высказать определенное предположение о практических выводах, которое основываю на словах, слышанных не от кого другого, как от Георгия Константиновича Жукова. Этот разговор состоялся в 1966 году на его подмосковной даче, где маршал жил последние годы своей жизни. Здесь он писал свои мемуары, точнее, вел бумажную войну с партийными контролерами, навязывавшими маршалу свои представления о войне и вычеркивавшими им неугодное. Но ко мне маршал отнесся благосклонно – то ли потому, что я служил в его штабе весной 1945 года, то ли потому, что приехал с рекомендацией хорошо знакомого Жукову Константина Симонова.