Гитлер и Сталин перед схваткой
Шрифт:
Позиция СССР в вопросе о 500-миллионном кредите оставалась двойственной. Так, 11 августа 1936 г. замнаркома Крестинский писал Сурицу: «На днях обсуждался вопрос о так называемом 500-млн. кредите. Решен он отрицательно». 19 августа 1936 г. Литвинов писал Сурицу, что Канделаки даны указания «заявить немцам об отклонении нами пока соглашения. Вместе с тем ему разрешено запросить немцев, согласны ли они дать нам некоторые, особо интересующие нас предметы в известной Вам области (военной), и сказать им, что в случае положительного ответа можно будет вновь поставить вопрос о кредитном соглашении». Иными словами, все время из-под дипломатической завесы просовывалось «копыто» основного замысла Сталина: добиться германской помощи оборонной промышленности СССР.
О
– Товарищ Сталин, а когда наш папа вернется в Москву?
Сталин отвечал:
– Твой отец выполняет серьезное задание. Тебе придется подождать…
Эта «отеческая забота» дорого стоила семье Канделаки: сам он был впоследствии расстрелян, а семья – выслана.
Вскоре после очередной встречи с Шахтом Канделаки отбыл в Москву, чтобы доложить о своей беседе руководителям СССР. В итоге 8 января 1937 г. был утвержден «проект устного ответа Канделаки», составленный Литвиновым. На проекте есть визы пяти членов Политбюро ЦК ВКП(б): Сталина, Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, Ворошилова. В проекте, в частности, говорится: «Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения. Советское правительство отнюдь не считает, что его политика должна быть направлена против интересов германского народа. Оно поэтому не прочь и теперь вступить в переговоры с германским правительством в интересах улучшения взаимоотношений и всеобщего мира. Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальными и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом».
Как видим, снова были повторены основные положения директивы, которую Сталин дал Канделаки в мае 1935 года!
14 января 1937 г. Литвинов отправил личное письмо Сурицу, из которого следует, что в варианте, подготовленном им самим, речь шла только о переговорах Суриц – Нейрат. Сталин поправил, что «не отказывается и от прямых переговоров», т. е. что переговоры Канделаки – Шахт могут быть продолжены. Нарком писал:
«Изменения сделаны, несмотря на то, что т. С. вторично подтвердил, что ни в коем случае нельзя поручать переговоры К. ввиду его дипломатической неопытности, и соглашался со мною, что вести переговоры придется Вам».
Литвинов писал, что он вручил проект ответа «тов. К.» (Канделаки) и разъяснил ему, что «если Ш. (Шахт) признает наш ответ достаточным, то К. должен просить его указать, кому поручаются переговоры с немецкой стороны; если этим лицом окажется Нейрат или другое лицо подходящего ранга, К. может сказать, что Вы к нему обратились по собственной инициативе, но с ссылкой на имевшийся между Ш. и К. обмен мнений».
Казалось, все будет налажено. 27 января 1937 г. Суриц писал Крестинскому:
«Германская дипломатия вступает в полосу новой активности. Обсуждая этот вопрос в Москве, мы, как Вы помните, в общем сходились на том, что немцы вероятно попытаются сгладить на этом этапе наиболее острые углы в своей внешнеполитической линии. Мы считали, что тяжелое хозяйственное положение Германии и неподготовленность к войне могут толкнуть Германию на поиски компромисса с другими странами и в том числе с СССР». Однако подводя итоги четырех недель 1937 г., полпред подчеркнул, что «полного подкрепления нашей точки зрения» эти недели не принесли. 16 января состоялась его беседа с Нейратом, который подтвердил «надежды на улучшение отношений» между СССР и Германией. 21 января К. Нейрат «еще раз заявил мне, что он оптимист, но дальше этого не пошел».
Но немцы упорствовали. 12 января 1937 г.
Встреча Канделаки с Шахтом, как и ожидалось, произошла 29 января 1937 г. Канделаки зачитал вышеприведенный советский текст заявления. В ответ Шахт снова заявил, что все демарши должны делаться советским полпредством непосредственно МИДу Германии. Канделаки с этим согласился, но попросил пояснить, будут ли такие переговоры иметь хоть малейший шанс на успех. Шахт направил отчет об этой встрече Нейрату, в котором рекомендовал ответить торгпреду так: Германия готова вести переговоры с Москвой после «ясно выраженной декларации, сопровождаемой необходимыми гарантиями» об отмежевании СССР от коминтерновской пропаганды. Нейрат согласился. Он писал Шахту:
«Вчера во время личного доклада фюреру я говорил ему о ваших беседах с Канделаки и особенно о заявлении, сделанном вам от имени Сталина и Молотова… Я согласен с фюрером, что в настоящее время они (переговоры с русскими) не приведут ни к какому результату и скорее всего будут ими использованы для достижения желаемой цели тесного военного союза с Францией и при возможности дальнейшего сближения с Англией. Какая-либо декларация русского правительства о том, что оно отмежевывается от Коминтерна, не будет иметь, после опыта с подобными декларациями в Англии и Франции, ни малейшей практической пользы и поэтому будет недостаточной. Совсем другое дело, если ситуация в России будет развиваться дальше в направлении абсолютного деспотизма на военной основе. В этом случае мы, конечно, не упустим случая снова вступить в контакт с Россией… Ваш Нейрат».
Так снова кончился ничем «третий заход» миссии Канделаки. Сам торгпред вскоре с огорчением писал лично Сталину:
«Телеграммой от 29-го января с. г. я сообщил Вам, что я сделал Шахту, в соответствии с Вашей директивой, заявление по поводу предложения немцев о политических переговорах с нами. Шахт, выразив удовлетворение нашим ответом, наметил тогда же порядок переговоров и указал, что они начнутся в ближайшие дни, после того как им будет доложен германскому правительству наш ответ.
До 16-го марта с. г. мы никакого сообщения от Шахта не получили.
16-го марта меня пригласил к себе известный Вам Герберт Геринг (двоюродный брат генерала Геринга и ближайший помощник Шахта), который заявил, что он уполномочен передать мне следующее: «После длительного обсуждения и изучения Вашего ответа, переданного Вами 29-го января с. г. Шахту, немецкая сторона пришла к следующему выводу: в Вашем ответе Шахту не содержится конкретных предложений для обсуждения. Но главное заключается в том, что немецкая сторона не видит в настоящее время различия между советским правительством и Коминтерном. Вследствие этого немецкая сторона не считает целесообразным продолжать переговоры, ибо не видит для них базы».
Я ответил Герингу, что, во-первых, вопрос о политических переговорах был выдвинут Шахтом, а не нами, и поэтому конкретные предложения должны были быть сделаны немцами, что и вытекало из всех переговоров с Шахтом; во-вторых, если немецкая сторона не желает видеть различия между советским правительством и Коминтерном, то, конечно, нет базы для переговоров.
Имеющиеся у нас сведения дают основание считать, что Шахт не пожелал сам себя дезавуировать перед нами, вследствие чего этот наглый ответ немцев был передан мне через вышеупомянутого Геринга».