Гитлер рисовал розы
Шрифт:
– На самом деле мой отец сбежал. И тогда мать сэкономила и отправилась за ним в Нью-Йорк. Ей надоело ждать денег, которые он обещал прислать ей на проезд. Он что-то там делал с мебелью. Ну так вот, она работала, собрала денег на билет и поехала к нему, не предупредив заранее о своем приезде – мне кажется, потому, что хотела поймать его с той девицей.
И он, конечно же, с ней жил. А потом он сбежал, оставив их обеих. Мама с ней подружилась; это моя тетя Сэлли.
Док приподнял сорочку, рука мягко прикоснулась к ноге Маргарет. Она попыталась оттолкнуть его, но рука
– О! – только и проговорила Маргарет, словно все происходило в первый раз, а когда Док навалился на нее своим телом, повторила: – О!..
Дверь открылась. Тихо.
Маргарет услышала тихий шорох пустой картонной коробки, которую она поставила возле самой двери. Она всегда так делала. Каждую ночь. Чтобы знать, что к ней пришли гости, ночью, когда все спят. Очень, очень поздно ночью мистер Рэмсдейл спускался вниз, чтобы что-нибудь перехватить. Что-нибудь.
Она заглянула через плечо Дока – он стоял и смотрел.
И не стал им мешать.
Он наблюдал, пока Док не застонал, спрятав лицо в подушку; а потом, когда Док чуть приподнялся, чтобы посмотреть на нее и убедиться, что и ей тоже было хорошо, он заметил взгляд Маргарет, которая смотрела куда-то ему за спину. И повернулся. Только тогда мистер Рэмсдейл заговорил:
– Я не потерплю шлюху в моем доме. Вы должны собрать свои вещи и оставить нас еще прежде, чем мы закончим обедать.
Затем он резко развернулся, оставив дверь в комнату открытой, и ушел, чуть пригнув голову под лестницей, которая вела наверх. Он был высоким мужчиной.
Док, упираясь руками по обе стороны от полуобнаженного тела Маргарет, внимательно на нее посмотрел.
– Моя мать погибла во время пожара в 1911 году, – продолжала она так, словно их никто не перебивал, словно они не занимались только что любовью, словно их никто не поймал на месте преступления, словно мистер Рэмсдейл не смотрел на них горящими глазами разгневанного Бога, словно ей не было приказано немедленно покинуть эту комнату. – Она всегда работала. Вот откуда берутся мои сны. – И тут Маргарет заплакала.
Генри Томас оторвался от ее тела и встал с постели. Посмотрел сверху вниз. Затем бросил взгляд на открытую дверь и картонную коробку. Ему всегда было интересно, зачем она там стоит. Коробка была недостаточно тяжелой или прочной, чтобы помешать кому-нибудь войти в комнату. Его мучило любопытство, потому что он не понимал, зачем Маргарет ставит коробку у двери. Теперь он знал, почему она просила его не приходить слишком поздно ночью.
Маргарет показалось, что в одно-единственное мгновение Док вдруг как-то весь сжался. Стал меньше. На самом деле он тоже был высоким человеком – очень полезный, хороший рост для ветеринара, которому приходится утешать маленьких детей, приходящих к нему с птичкой колибри, у которой сломано крыло, или со щенком, или с котом, лишившимся в драке одного глаза. Но он сжался. Увял. Ушел в себя, издавая тоскливые, печальные звуки, разрывавшие ей сердце.
А потом он взбесился.
Вцепившись в ее длинные каштановые волосы, Док стащил Маргарет с кровати и швырнул сквозь открытую дверь с такой силой, что она покатилась по скользкому линолеуму кладовой. Затем он бросился за ней, неожиданно снова стал большим, словно распух от яда, и протащил ее за волосы в кухню. Маргарет попыталась перевернуться и увидела, как он схватил со стены нож для разделки мяса.
И вот они уже в столовой. Док что-то кричал о воровстве и ценностях, которые были украдены, о растлении и еще какие-то безумные вещи, которые были лишены смысла, и пролилась кровь. Его рука поднималась и опускалась так быстро, что было невозможно за ней уследить – кровь заливала стены, скатерть, а на хрустальных призмах низко висевшей люстры появились густые пятна ужасного цвета. И еще были крики.
Потом она поняла, что осталась одна, что лежит в крови, полуобнаженная, ей тридцать один год, и она единственная осталась в живых в Восьмиугольном Доме.
А вскоре пришли соседи и сбросили ее в колодец.
Лава наполнила райский бассейн. Она сочилась сквозь дно, и золотистая вода превращалась в пар.
Теперь она бурлила, зеленая и черная, и алая, гневно-алая, под грохочущей неспокойной поверхностью земли.
Маргарет Трашвуд прижалась к Генри Томасу и почувствовала, как одинаково дрожат их тела.
– Почему ты не убил меня? – спросила она так тихо, что он с трудом разобрал слова за грохотом беснующейся лавы.
А затем она заставила его встать и заметила, что, хотя его обнаженные ноги и были погружены в бассейн, в лаву, им ничего не делалось. В Преисподней ее не раз посылали в бассейны, наполненные лавой. Они были совсем другими. Может, именно в этом и состояло главное различие между Раем и Адом.
Маргарет подвела Дока к одной из стен, выкрашенных в пастельные тона; впрочем, сейчас на ее гладкой поверхности начали появляться похожие на молнии разрывы. В тяжелом воздухе повисло напряжение.
А потом их посетил Бог, и какими бы грустными или забавными, или мудрыми ни были легенды о нем, Бог в Своем многообразии никогда не отличался веселым нравом. Господь подошел к Маргарет Трашвуд и к дрожащей тени, которая когда-то была Генри «Доком» Томасом, и сказал:
– Ты здесь чужая. Ты не можешь остаться.
– Я не вернусь, – заявила Маргарет Трашвуд, смело обращаясь к Нему, она никогда и ни с кем так не разговаривала, ни в жизни, ни в смерти – Маргарет вела себя с Ним, точно Он вовсе и не был Богом, она держалась очень отважно. – Это ошибка. Я не сделала ничего плохого. Это он виноват, он совершил преступление, а потом убежал, у меня даже не было шанса оправдаться. Вам должно быть все известно! Вы же ведете учет, не так ли?
Но Бог настаивал на своем, величественно указывая Маргарет Трашвуд на тот путь, по которому она вползла в Рай.
– Отправьте его туда, – сказала она, а потом спохватилась: – Нет, нет, я не это хотела сказать. Пусть он остается. Он там не сможет.
Бог уже тянул ее за руку.
– Да ладно, ладно! Не тащите меня, я и сама умею ходить, благодарю вас.
Тогда Господь отпустил ее, и она попросила Его:
– Дайте мне одну минутку.
И Бог стал нетерпеливо ждать, потому что Рай с каждой минутой уменьшался.