Гитлеровская Европа против СССР. Неизвестная история второй мировой
Шрифт:
Растопчин всюду повторяет, что его главные цели: 1) поддержание спокойствия в Москве; 2) постепенная эвакуация. Наверняка это и соответствовало поручениям царя... И опять слово Льву Николаевичу:
«Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезены московские святыни, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего жители обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены (не успев вывезти имущество)? Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице... (пункт 1). Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест, шар Леппиха? — Эвакуация (пункт 2)».
Да, видно, все глупости, какие только теоретически возможны, — они будут совершены. Черчилль и Толстой, согласитесь, очень сходятся в вышеприведенных цитатах. Все варианты помутнения разума неизбежно случатся. Хорош уже и этот вывоз бумаг из «присутственных мест», ненужных даже в мирное время (вообразите, например, какой-нибудь «Архив обращений и жалоб в ДЭЗ»). Но особенно прекрасен этот шар Леппиха. Видно, это все-таки неизбежно, что среди самой напряженной войны к властям пробьется очередной сумасшедший «с прожектом» и будет выслушан, и одобрен, и снабжен всеми затребованными средствами. Вроде бы и смеялись все над Леппихом, говорили, что шар его произведет какое-то действие, если только (это я уже не по «Войне и миру», шарик тот запомнился многим): «...если только французы будут настолько любезны, что соберутся в одно место (согласованное с направлением ветра и господином Леппихом) и сожмутся в толпу, насколько возможно плотно, тело к телу, и любезно подождут, пока тот будет бросать мешки с порохом», — но вот же...
В 1811 году голландец Леппих предлагал сей «перпетуум мобиле» Наполеону, но был, разумеется, выгнан. И пожалуйста — прекрасная боковая, периферийная деталь: идет Отечественная война. Лошади и повозки — важнейший ресурс (Андрей Паршев в книге «Почему Россия не Америка?» основой стратегии Кутузова в 1812 году называл именно достижение превосходства в транспортных средствах)... И вот этот безумный шар на 130 подводах тащат сначала в Нижний Новгород, потом под Петербург, и... уже в ноябре (представляете? идут бои у Березины) делается пробный запуск в Ораниенбауме. Шар не взлетел...
— Ему (Растопчину) не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил и их настроениями посредством афиш, писанных тем ерническим языком, который народ в своей среде презирает и который не понимает, когда слышит сверху... Москва сожжена жителями, это правда, но не теми, что остались в ней, а теми, что выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена, только вследствие того, что жители не подносили ключей французам, а выехали из нее.
О наших Растопчиных, 1941 —1942 годов, еще будет сказано, и ту соответствующую главу следует отсюда перебросить как мостик — вот этот вывод, это полуинтуитивное понимание таких людей, как Черчилль и Лев Толстой: война может быть или абсурдной, или народной...
До смешного доходит. Ну никак не расстаться! «Слишком много Черчилля» еще и потому, что сэр Уинстон — мог ли он это даже вообразить! — в 1956 году оказался мобилизованным ЦК КПСС для проведения сугубо внутрипартийных разборок. Как известно, «военные» обвинения Хрущева в адрес Сталина свелись, строго говоря, к двум пунктам:
1) руководил войной по глобусу;
2) не внял предупреждению Черчилля о скором начале войны.
Хрущев: «Из опубликованных теперь документов видно, что еще 3 апреля 1941 г. Черчилль через английского посла в СССР Криппса сделал личное предупреждение Сталину о том, что германские войска начали совершать передислокацию, подготавливая нападение на Советский Союз... Черчилль указывал в своем послании, что он просит «предостеречь Сталина с тем, чтобы обратить его внимание на угрожающую ему опасность». Черчилль настойчиво подчеркивал это и в телеграммах от 18 апреля, и в последующие дни. Однако эти предостережения Сталиным не принимались во внимание».
Тут, уважаемые читатели, мне так и мерещится — повестка:
«Гр-ну У. Черчиллю явиться... числа, Старая площадь, дом 2, для дачи свидетельских показаний».
И Хрущев, прокурорски допытывающийся: «А скажите еще, гражданин Черчилль, когда вы посещали в Москве товарища Сталина, не видели ли вы в его кабинете... глобус?»
Ну так вот вам тогда и... истинные «показания гражданина Черчилля»:
— Я написал краткое и загадочное письмо, надеясь, что приведенные факты и то, что это было первое письмо, которое я посылал ему после моей официальной телеграммы от 25 июня 1940 года, рекомендовавшей сэра Криппса в качестве посла, привлекут его внимание и заставят призадуматься.
Вот и само это краткое и загадочное письмо... «прилагается к Делу №»:
Премьер-министр —
Стаффорду Криппсу
3 апреля 1941 года
Передайте от меня Сталину следующее письмо — при условии вручения лично вами.
— Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, т.е. после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов.
Но посол Криппс не выполнил поручение Черчилля, объяснив, что накануне он сам писал Вышинскому письмо примерно с теми же предупреждениями и боялся повтором «ослабить впечатление». Это, впрочем, версия самого Черчилля, а хотел ли он действительно, чтобы его загадочное письмо вовремя легло на сталинский стол, — вопрос сложный.
...Я был раздражен этим и прошедшей задержкой. Это было единственное послание перед нападением Германии, которое я направил непосредственно Сталину. Его краткость, исключительный характер, тот факт, что оно исходило от главы правительства... должно было привлечь внимание Сталина.
...Лорд Бивербрук сообщил мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 г. вы (господин Сталин) спросили его: «Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?» — «Да, я действительно заявил это, — сказал я, — имея в виду телеграмму, которую я отправил вам в апреле 1941 года». И я достал телеграмму, которую сэр Стаффорд Криппс доставил с опозданием. Когда телеграмма была прочтена и переведена Сталину, тот пожал плечами: «Я помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого (...)».