Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)
Шрифт:
И вот совместными усилиями, сложнейшими манипуляциями, справками, ходатайствами, обиванием порогов высоких кабинетов добывается бумага, которая официально разрешит ему делать все то, что он и без бумаги делал изо дня в день пятнадцать лет. Это ли не комедия!
А между тем батарея в ванной по-прежнему не топится, мозгляк Костя пьян каждый день, Роза ворует беззастенчиво, например, позавчера Петя застал ее за деловитым осмотром их старенького «Саратова».
Старуха в это время дышала воздухом на дворовой скамеечке. Увидев Петю, Роза ничуть не смутилась, объяснив через плечо, что выбрасывает испорченные
Эта мерзавка даже не разогнулась, продолжая шарить на верхней полке холодильника. Ее четырехугольный зад и раньше напоминал широкую ступеньку, а сейчас даже захотелось поставить на него ногу.
— Чего возникаешь, друг, не пойму. Живешь здесь — живи. Я же не возникаю про тебя. Живи и другим жить дай.
Вот тут и надо было слегка подправить коленом покосившуюся ступень ее каменного зада. Надо было молча пнуть распоясавшуюся воровку, так, чтоб она забыла, как открывается не только дверца холодильника, но и входная дверь мастерской. Но Петя, клокоча праведным гневом и сдерживая себя из последних сил, стал глупо выяснять отношения, пока Роза не посоветовала ему заткнуться, назвала «Шметя-дерьмо», добавив, что он здесь большой начальник «подотри-вынеси», и пообещав его «уделать».
В результате кончилось все отвратительно. Они подрались, причем Роза оказалась заправским кулачным бойцом…
И тут уж надо было бить ее без оглядки, бить вдохновенно, по могучей спине и крутому заду, по радостно-наглой морде, но бить Петя все-таки не мог из-за жалкой своей половинчатости, он только безуспешно хватал ее за молотящие кувалды рук, пытаясь вытолкать из мастерской.
Роза в радостном возбуждении разбила на Петиной голове весь десяток диетических яиц, так что желток потек и залепил глаза, оторвала воротник рубашки и уже напоследок, обернувшись в дверях, хлопнула себя сумкой по заду и победно воскликнула:
— Вот твое место!
Потом, вслепую добравшись до ванной, Петя отворачивал краны дрожащими руками, бормоча: «Я убью ее, я убью ее». А промыв глаза, увидел себя в зеркале — желтого и жалкого, как только что вылупившийся цыпленок, опустился на край унитаза и — кошмар! — захохотал, плача и мотая головой в исступленном, бесконечном отчаянии. Минут через двадцать он вышел во двор — затащить в дом старуху. Та уютно сидела на скамье и болтала с профессором Ордынкиным. Профессор любил по утрам гулять с внуком. Выходил он обычно в засаленном дворницком бушлате защитного цвета, в вязаной шапочке с помпоном и зычным голосом балагурил с соседскими домохозяйками. В известной степени профессор был гусаром…
Узкий, зажатый домами дворик уже покрылся кляксами черной оттаявшей земли. Кричали вороны, гоготал профессор Ордынкин, как рыбак, широко разводя руками, старуха вторила ему басом.
Со стихающим сердцем Петя стоял на крыльце и ждал, когда резкий ветер, продувающий голый двор, сотрет с воспаленного лица багровые пятна…
— А старуха-то в новых ботинках…
Матвей не отвечал — сжимал в губах веер мелких гвоздиков. Стоя на коленях, он с усилием натягивал холст на подрамник. Лоб его взмок, потные пряди
— Тебе подстричься пора, — заметила Нина, наблюдая за мужем. Он косо сбил подрамник, и она уже раза три порывалась сказать об этом, но сдерживалась. — Лежит на своей раскладушке, помыкает каждым вошедшим, а новые ботинки стоят, как солдаты… Петя деньги отдал. Очень официально, в конверте. Подчеркнуто благодарил и подчеркнуто извинялся, что с опозданием на два дня. Выбрит до зеркального блеска, до солнечных зайчиков, рубашечка отглажена, свитер на рукаве артистически подштопан… Петр Авдеевич изломан и издерган до крайности… Но, знаешь, он вовсе не такой уж проходимец, как вначале кажется, и… не дурак, я бы сказала… Но очень расшатан. Психопат какой-то…
…Анна Борисовна болела вторую неделю. Началось с простуды, потом сердце прихватило. Она разом сдала — похудела, отрывисто кашляла, но по-прежнему была жадна до каждого гостя. Друзья навещали по очереди. Сегодня должен был идти Матвей, но в последнее время он часто уступал свою очередь Нине, которая неожиданно поладила со старухой и даже полюбила приходить на Верхнюю Масловку.
— Обязательно подстригись завтра, — повторила она озабоченным голосом. — А то побьют.
Матвей чертыхнулся, гвоздики посыпались на пол.
— Что за бред ты мне под руку!.. Кто побьет, чушь какая-то!
— Ты подрамник сбил косо. Поэтому холст морщит… Длинноволосых бьют, разве ты не слышал? Тетка Надя в «Огоньке» читала.
Матвей смотрел диковатыми, ничего не понимающими глазами. Вид у него был необыкновенно смешной.
— Ты правда не слышал? Об этом весь город болтает. Какие-то люберы. Накачивают мускулатуру, приезжают на электричке и бьют всех, кто им не по вкусу. Особенно длинноволосых… Что ты уставился?
— С чего ты взяла, что подрамник косой? Все нормально.
— Косой! Не видишь, что ли?! Ну посмотри на расстоянии. Матвей отставил подрамник к столу, вскочил на ноги и отошел.
— Тебя побьют и композитора Семочкина. Я с ним вчера в Управлении культуры столкнулась и с минуту глядела вслед. Сверху лысина, а по краям седые водоросли свисают. Дохлая медуза… Наверное, думает, если по краям висит, как бахрома скатерти, то это лысину компенсирует… Не расстраивайся… Я же предлагала — давай сделаю.
— Ну, знаешь! — Матвей хмуро усмехнулся. — Сбивай теперь мне подрамники, натягивай холст, бери мои кисти и пиши сама свой портрет. Дальше уже некуда.
— Ну что ты раздражаешься…
Нина не обиделась. Перед началом работы Матвей всегда был мрачновато возбужден, а тут еще этот чертов подрамник. Он поднял стул и с минуту топтался по комнате, примериваясь, куда бы усадить модель. Наконец твердо поставил его наискосок от окна, пристукнув четырьмя ножками.
— Сядь.
Она послушно села, как примерная ученица, подобрав ноги под стул и уронив на колени руки.
Матвей отошел, запрокинув голову назад и набок, прищурил глаза, замычал какую-то мелодию. Прошла минута, две… Он все смотрел на жену задумчиво-жестким взглядом, охватывая всю ее фигуру, как смотрят на неодушевленный предмет. Умолк. Посвистел. Приставил к глазам две ладони, сложенные угольниками.