Шрифт:
Виктор Петрович Поротников
Гладиатор из будущего. Дилогия
Спартак-победитель
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОЛОГ
Раздался сигнал трубы, протяжный и гулкий. Этот звук резанул меня по ушам, как бритвой. В мозгу толкнулась мысль с каким-то обреченно-паническим оттенком: «Вот, началось!»
Двадцать красных прямоугольных щитов, застывших плотной шеренгой напротив нашего отряда, пришли в движение, двадцать крепких глоток издали громкий воинственный клич, двадцать острых клинков взметнулись кверху, сверкнув на солнце. Гладиаторы-самниты все разом ринулись на нашу шеренгу.
То ли от волнения, то ли от растерянности, но я не издал ни звука в тот миг, когда стоящие со мной в одном строю гладиаторы-фракийцы тоже прокричали устрашающий клич, желая перекричать гладиаторов-самнитов.
Прикрыв лицо и грудь небольшим круглым щитом, я бросился вперед, как и вся наша шеренга, подчиняясь
Вокруг на каменных, вздымавшихся уступами трибунах гудят, свистят, орут многие тысячи зрителей в разноцветных туниках, тогах и плащах. Жадная до кровавых зрелищ капуанская толпа!
«Эх, мне бы сейчас в руки автомат Калашникова, а лучше ручной пулемет! — со злостью думаю я, окидывая быстрым взглядом гудящий людской муравейник на высоких кольцеобразных рядах амфитеатра. — Я показал бы этим патрициям и плебеям кузькину мать!»
До чего же хреново ощущать себя скотиной, отправленной на бойню! Боевой строй гладиаторов-самнитов столкнулся на желтом песке круглой арены с шеренгой гладиаторов-фракийцев, двадцать бойцов против двадцати. «Ну, держись, старик! — мысленно говорю себе, стараясь унять предательскую дрожь в ногах. — Гляди в оба и не зарывайся!» Бросившийся на меня гладиатор-самнит оказался могуч и проворен. Этот загорелый крепыш сразу начинает теснить меня, раз за разом ударяя своим щитом в мой щит, а его короткий прямой меч, сверкая, как молния, то и дело лязгает острием по краю моего щита. Мне пока хватает сноровки пресекать быстрые выпады самнита. В моей правой руке фракийский меч с изогнутым на конце лезвием, таким мечом можно наносить только рубящие удары. Я пытаюсь рубануть своего ловкого противника по шлему с высоким гребнем и широкими металлическими полями, чем-то схожими с полями ковбойской шляпы. Однако самнит мастерски парирует мои удары клинком и щитом, его глаза внимательно следят за мной из-за металлической сетки с мелкими ячейками, которая закрывает его лицо от лба до подбородка. «Ну, погоди, ковбой!» — думаю я, резко меняя тактику боя. Стремительно пятясь назад, я выпадаю из звенящего железом скопища сражающихся гладиаторов. Теперь у меня появляется свобода для маневра. Мой противник не отстает от меня, продолжая наносить колющие удары мечом то по моим ногам, то целя мне в голову. Если мои ноги надежно прикрыты до колен бронзовыми поножами, то лицо у меня не защищено забралом. Стоит мне зазеваться, и острый клинок моего противника мигом рассечет мне челюсть или выколет глаз. С таким ранением я утрачу зоркость и неминуемо буду убит! Я начинаю кружить вокруг самнита, стараясь зацепить своим мечом его не защищенную поножей правую ногу или выбить меч из его руки. Шлем и щит у меня гораздо легче по весу, поэтому мне удается двигаться быстрее при смене боевых позиций и обманных финтов, нежели моему противнику. Мой «ковбой», понимая, что при такой тактике он теряет почти все свои преимущества передо мной, изо всех сил старается ранить меня в ногу и тем самым лишить подвижности. Боевые шеренги самнитов и фракийцев уже рассыпались и перемешались в сумятице яростной схватки. По сути дела, сражение разбилось на поединки двадцати пар гладиаторов. Самниты были в красных набедренных повязках, напоминавших шорты, с широким кожаным поясом на талии. Их большие красные щиты были украшены серебряными узорами в виде молний Юпитера. На гладиаторах-фракийцах набедренные повязки были синего цвета, такого же цвета были их круглые щиты. Легкие шлемы фракийцев были украшены белыми перьями. Помимо широкого кожаного пояса и бронзовых понож фракийцы еще имели защитный кожаный рукав на правой руке, покрытый маленькими металлическими чешуйками и крепившийся ремнем к туловищу гладиатора. Этот жесткий тяжелый рукав поначалу сильно стеснял движения моей правой руки. Однако когда я прозевал довольно опасный выпад моего противника и его меч лязгнул по чешуйчатой броне защитного рукава, я сразу оценил практическую пользу от этого массивного нарукавника. Продолжая метаться вокруг своего мощного «ковбоя», я отражаю колющие удары его меча и всячески стараюсь дотянуться своим мечом до его правого плеча или шеи. Боковым зрением я вижу, что самниты одолевают наш отряд. Не прошло и десяти минут схватки, а уже двое фракийцев лежат бездыханные на истоптанном окровавленном песке, еще трое фракийцев сильно изранены и явно долго не протянут. Правда, могучий Спартак быстро одолел своего противника-самнита, вспоров ему живот кинжалом. Теперь Спартак отвлекает на себя сразу двоих самнитов, уложивших своих противников-фракийцев в поединках один на один. Звон мечей, хрипы, выкрики, гул множества зрителей — все это звучит со всех сторон. Меня от этого бьет сильнейший мандраж, от страха получить предательский удар в спину я обливаюсь холодным потом и трясусь, как в лихорадке. «Двигаться! Надо постоянно двигаться! — мысленно твержу я себе, вспоминая наставления ланисты перед этой схваткой. — Ловкость и быстрота есть залог успеха против сильного и напористого врага!» Солнце палит немилосердно. Ветра совсем нет. Я задыхаюсь, сердце у меня готово выскочить из груди. На зубах скрипит мелкий песок. Вдруг сзади раздался чей-то жуткий предсмертный вопль, резко оборвавшийся на самой высокой ноте. По рядам зрителей прокатилась волна восхищенных рукоплесканий. Краем глаза я успел заметить, что это опять отличился Спартак, мастерским ударом сразивший еще одного самнита. На арене в разных позах лежат уже восемь или девять мертвых гладиаторов, повсюду алеют большие пятна крови, валяются щиты и мечи. Я отбиваю удар за ударом, как меня учили в гладиаторской школе, стараясь то и дело смещаться чуть вправо, чтобы при первой же возможности рубануть своего противника по шее или предплечью. Силы мои стремительно тают, я это чувствую почти с животным ужасом в душе. Судя по напору моего «ковбоя», совершенно не ощущается, что он начинает выдыхаться. Этот крепыш даже ничуть не запыхался, в отличие от меня! Рядом падает еще один фракиец, хрипя и обливаясь кровью. С его левой руки соскакивает круглый щит и катится мне прямо под ноги. Я спотыкаюсь и валюсь на спину, как подрубленное молодое деревцо. Мой противник бросается ко мне с занесенным для удара мечом. Я в ужасе заслоняюсь щитом, пытаясь одновременно нащупать меч, выпавший из моей правой руки при падении. Все, конец! Теперь мне не спастись! Меча рядом нет, как назло. Я хватаюсь за кинжал, что висит у меня на поясе. Самнит, нависая надо мной, наносит колющий удар, целя мне в горло. Я отбиваю этот удар щитом. Самнит отводит свой меч назад для другого удара, на этот раз целя мне в грудь. Закричав от страха, я с силой вонзаю кинжал моему противнику между ребер, острый клинок входит в живую плоть по самую рукоятку. Самнит негромко вскрикнул, ноги его подломились. Из последних сил он успел нанести еще один удар мечом, резанув меня острым лезвием по скуле до самого уха. В следующий миг умирающий гладиатор свалился прямо на меня с глухим утробным стоном. Выбравшись из-под мертвеца, я трясущейся рукой выдернул кинжал из мертвой плоти. Кровь из рассеченной скулы заливает мне шею, от боли и подступившей дурноты у меня закружилась голова. Я сидел на песке возле убитого мною человека, не веря в то, что смог это сделать. Вокруг меня продолжают перемещаться по арене, наскакивая друг на друга, гладиаторы в красных и синих набедренных повязках, громыхают мечи по щитам, раздаются выкрики и стоны. Я пытаюсь встать на ноги, сознавая, что битва еще не окончена и мне нужно спешить на помощь к своим фракийцам. От совершенного мною усилия внутри меня словно что-то переворачивается, стоя на четвереньках, я извергаю из себя обильную рвоту. «Вот так-то, старик, — проносится у меня в голове, — это тебе не игра в пейнтбол!» Неимоверным усилием воли я заставляю себя встать на ноги, убираю окровавленный кинжал обратно в ножны, беру в левую руку круглый фракийский щит, в правую — прямой самнитский меч. Отыскиваю глазами Спартака. Он храбро бьется сразу с двумя самнитами. Невдалеке еще один фракиец с трудом отбивается от наседающих на него двоих гладиаторов-самнитов. Какой-то самнит, лежа в луже крови, агонизируя, испускает жуткие тягучие стоны… Я пробегаю мимо этого несчастного, перескакиваю через лежащие в беспорядке трупы. Я спешу на подмогу к молодому фракийцу, изнемогающему в схватке с двумя самнитами. Я понимаю, что этот израненный юноша более нуждается в моей помощи, нежели Спартак, пока еще не получивший ни царапины в этом кровавом побоище. В душе я сознаю, что наконец-то переступил ту незримую черту, своей рукой только что прикончив человека. Как это ни ужасно сознавать, но теперь мне будет легче проливать чужую кровь. Я громко кричу, вызывая на поединок жилистого гладиатора-самнита с глубокой раной на правом бедре. Самнит поворачивается ко мне, оставив своего товарища один на один с израненным юным фракийцем. Хромая, самнит делает два шага мне навстречу. Он держит верхний край своего щита на уровне подбородка, а свой короткий меч прячет за щитом, чтобы я не мог видеть его приготовления для внезапного колющего удара. Я смело приближаюсь к своему новому противнику, выставив щит перед собой. Тень от козырька шлема и защитная сетка скрывают от меня лицо самнита, но я знаю, что этот хромой гладиатор внимательно следит за каждым моим движением, поскольку он желает победить в этой схватке. И цена этой победы — жизнь: его или моя…РОКОВОЙ ЗВОНОК
Я познакомился с Региной в читальном зале публичной библиотеки. Она тогда училась заочно на психолога и собирала материал для диссертации. Я влюбился в Регину, как мальчишка, сразу и наповал.
Регина внешне была совершенно в моем вкусе. У нее были самые красивые плечи, руки и шея, какие мне когда-либо приходилось видеть, — полные, округлые, изящные и гибкие. Лицо у нее было чуть смуглое, нос прямой и тонкий; когда она улыбалась, то за ее свежими пухлыми губами влажно сверкали два ряда ослепительно-белых зубов. В ее больших прекрасных светло-карих глазах светилась чувственность. Она была довольно высока ростом, вся налитая приятной мужскому глазу полнотой, которая совсем не портила ее, благодаря гибкой талии, подчеркивавшей линию бедер и груди. В ней была непринужденная грация и некая естественная спокойная величавость, которая дается лишь природой.
Наше случайное знакомство как-то сразу и без долгих прелюдий перешло в близкие интимные отношения. Так обычно бывает, когда встречаются родственные по духу люди. И мне поначалу казалось, что мы с Региной идеально подходим друг другу. У нас никогда не бывало ни споров, ни размолвок, благодаря нашей внутренней готовности всегда и во всем идти навстречу друг другу. Перебравшись на мою съемную квартиру, Регина нисколько не нарушила мой упорядоченный хаос, царящий там. Она лишь внесла в этот бытовой хаос элементы практической целесообразности, благодаря своей хозяйственной жилке и привычке видеть во всем логический смысл. Регина была не только очень остроумной собеседницей и изумительной любовницей в постели, она также могла дать очень правильный совет в любом деле, могла подсказать наиболее верный выход из любого затруднения. Мне порой казалось, что в этой очаровательной двадцатичетырехлетней девушке обитает разум умудренной жизненным опытом женщины.
Единственно, что меня настораживало в Регине, это ее довольно резкие суждения о людях богемы и шоу-бизнеса, которых она ненавидела всей душой за их постоянное мелькание на телеэкране и в желтой прессе и которым она неизменно завидовала, видя их богатство и успешность. Регина приехала в Москву из провинции и, подобно многим провинциалкам, начинала свое обустройство в столице с посещения различных кастингов, смотров и творческих конкурсов. Она неплохо пела, умела танцевать, играла на гитаре и фортепьяно. Регине поначалу открывались весьма радужные перспективы от шоу-балета до актрисы мюзикла, но по какой-то причине все это закончилось ничем. В подробности этой истории Регина никогда не вдавалась. Она по натуре была довольно скрытна и замкнута. А я никогда не позволял себе что-то выпытывать у нее, если видел, что ей неприятно об этом говорить.
Не любила Регина рассказывать мне и о своих родителях, как и о периоде своей провинциальной жизни. Прожив с Региной полтора года в одной квартире, я так и не узнал никаких подробностей о ее родителях, кроме того, что они развелись довольно рано; отец Регины был отставной военный, а ее мать преподавала игру на фортепьяно в музыкальной школе. Ни братьев, ни сестер у Регины не было, как не было у нее и близких подруг.
Зато в Москве у Регины имелся довольно широкий круг приятелей и подружек, отношения с которыми она выстраивала по принципу определенной выгоды. Если от человека не было какой-либо практической пользы, то Регина просто не поддерживала с ним отношений. Этот циничный расчет в вопросах дружбы, коего придерживалась Регина, мне очень не нравился в ней.
Иногда я полушутя спрашивал у Регины, мол, какая ей польза от меня, ведь я не богат и не стремлюсь разбогатеть.
«А тебя я просто люблю!» — с неизменной улыбкой отвечала мне Регина, не пряча от меня своих прекрасных глаз.
Со временем Регина стала увлекаться игрой на бильярде. Одна из ее подруг была заядлой любительницей кия, благодаря ей Регина стала по вечерам пропадать в различных клубах, где имелись бильярдные столы. Поскольку в таких заведениях игра идет только на деньги, Регина частенько возвращалась домой, как говорится, без гроша в кармане.
Сначала я смотрел на это увлечение Регины как на некую блажь, надеясь, что рано или поздно она охладеет к этому. Однако блажь превратилась в некую патологическую зависимость после того, как Регина раза два или три пришла домой с крупным выигрышем. В этих злачных заведениях Регина пристрастилась к спиртному, стала курить и вульгарно выражаться.
Кроме этого, я почувствовал, что Регина стала хуже ко мне относиться. В ней пропала тяга к тому, чтобы при расставании или мимоходом всего на мгновение крепко прижаться ко мне, так, чтобы ее щека прижалась к моей. Регина уже не произносила тех ласковых слов, которые в прежние времена всегда вертелись у нее на языке и которыми она осыпала меня вместе с поцелуями. У нее изменилась даже манера целоваться со мной, теперь Регина не стремилась к поцелую, а просто покорно подставляла мне губы, идя навстречу моему желанию. Как человек, внезапно очутившийся на краю бездны, я ощутил нечто вроде щемящей тоски при мысли о том, что на смену нашей любви неизвестно почему пришла отчужденность.