Гладиатор

Ванденберг Филипп

На Мессалине сейчас не было ничего, кроме алого подобия корсета, который был на ней, когда гладиаторы привели Вителлия. Облокотившись на целую гору подушек, она потягивалась всем своим прекрасным телом, мурлыча словно кошка. Ее темные волосы были уложены в локоны толщиною с палец, казавшиеся звездными лучами, окружавшими голову. Рабыня, занимавшаяся прическами Мессалины, была настоящей мастерицей. Развращенные патрицианки и просто богатые горожанки старались копировать эти прически, считая их чрезвычайно уродливыми, дерзкими и современными.

– Сними

с меня обувь! – сказала Мессалина, чтобы заставить все еще стоявшего у входа юношу приблизиться к ложу, и вытянула левую ногу. Вителлий подошел. Чтобы развязать позолоченные ремешки сандалий Мессалины, ему не оставалось ничего иного, кроме как встать на колени рядом с ложем.

– Надеюсь, ты сознаешь, какая тебе оказана честь, – сказала Мессалина возившемуся с ремешками Вителлию. – Один твой тезка – только он лет на двадцать старше тебя – предлагал все свое состояние за разрешение снять с меня обувь. От состояния я отказалась, но сандалию свою ему подарила. – Она расхохоталась. – Он носит ее теперь под тогой в качестве амулета и час от часу даже целует.

Вителлий засмеялся.

– Не веришь? – спросила Мессалина. – Тем не менее это правда. Речь идет о бывшем консуле и правителе Сирии Люции Вителлии. Когда я отказала ему в своей благосклонности, он припал к груди какой-то вольноотпущенницы. Это я как раз вполне могу понять, но вот то, что он пьет ее слюни, смешанные с медом – это будто бы помогает ему против ангины, – я нахожу отвратительным. Но таков уж Рим.

Вителлий с отвращением отвернулся. Мессалина схватила юношу за запястье и сунула его руку между своими сомкнутыми бедрами.

– Не надо считать, что Рим отвратителен. В нем также очень много хорошего. – Мессалина выпрямилась и левой рукой прижала голову Вителлия к своей груди. – Очень много хорошего, – повторила она.

Едва не теряя сознания, Вителлий старался как-то овладеть ситуацией. Охотнее всего он ущипнул бы себя за ухо, чтобы убедиться, что все это не сон. Он чувствовал под своими губами трепещущую грудь, ему хотелось коснуться языком соска, но он не осмеливался сделать это, лишь безвольно повинуясь полным ласки движениям женщины – никем иным в эту минуту Мессалина не была.

Ее осторожной попытке стащить с него через голову тунику Вителлий не противился. Напротив, он и сам ощущал жгучее желание избавиться от одежды. Через минуту он, совершенно обнаженный, лежал возле Мессалины.

– Я хочу тебя, – сказала она, до боли сжимая пальцами его бедра. – Я захотела тебя сразу же, как только увидела. Почему ты убежал?

– Госпожа, – тихо ответил Вителлий, – я всего лишь лудильщик из провинции, я никогда еще не был близок с женщиной, и, когда оказалось, что та, кто предложил мне это, – супруга императора, я начисто потерял голову.

– Понимаю и прощаю тебя, – засмеялась Мессалина. – Только… что бы ты стал делать в этом Вавилоне? Есть ли у тебя друзья, у которых ты мог бы поселиться, есть ли у тебя деньги?

– Нет, – ответил Вителлий. – Я

совершенно одинок и предоставлен самому себе. В моем кошельке шестьдесят сестерциев… вернее, уже меньше, потому что один сестерций я отдал гаруспику.

– И что же сказал тебе этот гадальщик по потрохам?

– Сказал, что рука одной женщины спасет меня от почти верной смерти. А в остальном обещал, что меня ждет яркая, полная событий жизнь.

– И ты веришь в болтовню этого нищего прорицателя?

– Не больше и не меньше, чем в загадочные проделки Фортуны.

– Мне нравятся твои слова, – произнесла Мессалина. – Рим полон святилищ Фортуны, но приходят в них только бедняки, молящие об улучшении своей доли. Когда дела идут и без того хорошо, о таких вещах не заботятся. Надежда на удачу – удел бедняков.

Вителлий засмеялся:

– Я принадлежу к числу бедняков, так что мне приходится добиваться благосклонности Фортуны.

Вскочив с ложа, Мессалина схватила стоявшую на столике позолоченную вазу, изображавшую рог изобилия и наполненную яблоками и гроздьями винограда. Вытряхнув фрукты на стол, она вновь запрыгнула на ложе, сорвала с себя корсет и опустилась, обнаженная и соблазнительная, на колени перед Вителлием. Прижимая левой рукой рог изобилия, она театрально произнесла:

– Я Фортуна, богиня счастья, удачи и благоприятного случая. Вителлий из Бононии, что нужно тебе для счастья?

Вителлию, поначалу с недоумением наблюдавшему за этой сценой, оставалось только засмеяться и подыграть.

– Прекрасная Фортуна, я беден. Для счастья мне не хватает занятия, которое позволило бы зарабатывать на жизнь.

– Да будет так! – опустив руку в рог изобилия, произнесла Мессалина. – Я дам тебе такое занятие! И я не шучу. Я уже поговорила с Сульпицием Руфусом. Он готов принять тебя в свою школу гладиаторов. Ты свободный человек, а не раб, так что ежемесячно будешь получать по десять сестерциев. Первая победа принесет тебе сто сестерциев, вторая – двести…

Вителлий приподнялся. Видят боги, это было бы решением всех его проблем: новая жизнь, новая профессия, новое будущее! Он хотел уже было поблагодарить Мессалину, но вдруг вспомнил искаженное, залитое слезами лицо Веррита, разгульное отчаяние, царившее среди участников Вольной Вечери, и ворота цирка, через которые выносили трупы убитых. Увидел рабов, волочивших за ноги труп Веррита с окровавленной шеей и зияющей раной в животе.

– Нет, – вскрикнул Вителлий, в отчаянии опускаясь на подушки. – Я хочу жить, жить, жить!

Мессалина обхватила его лицо ладонями и притянула к себе.

– Ты будешь жить, Вителлий. Я так хочу. Тебе нечего бояться. Ты молод. Ты силен. И тебе сопутствует удача. Ты будешь сражаться и будешь побеждать. Потому что я так хочу. Никто во всей империи не обучает гладиаторов лучше, чем Сульпиций Руфус. Он создал гладиаторские школы Помпей и Капуи. Его ученики одержали более десяти тысяч побед…