Гладиатрикс
Шрифт:
— Легко тебе так говорить, — сквозь слезы выговорила Даная. — Ты-то вернулась живая. Бедная Пенело-о-о-па…
— Прекрати реветь! — резким голосом приказала Лисандра. — Полагаешь, от твоего нытья кому-то будет что-то хорошее? А? Хоть кому-то из вас?.. Молчите? — Она обвела закуток яростным взглядом. — Мы деремся, чтобы остаться в живых, и наши противницы делают то же. Не думайте о них просто как о соперницах! Пусть память о Пенелопе пребудет в ваших сердцах, но не смейте о ней горевать! Обратите вашу скорбь в ярость! Возненавидьте тех, кто отнял у нее жизнь! Заново представьте, как та стерва хохотала, наслаждаясь смертными муками нашей подруги! Думайте о ней, когда настанет черед выходить на арену! Сделайте все, чтобы паршивая сука с визгом низринулась прямо в Тартар!..
Женщины понемногу начали кивать. Их плаксивые лица постепенно преображались в резкие, жесткие. Вначале перемена была малозаметна, но от Лисандры не укрылись взгляды товарок. Они явно вспоминали, как дергалась, корчилась на песке Пенелопа, и слезливая скорбь перековывалась в холодную ярость. Воительницы из другой школы превращались в смертных врагинь, которым следовало отомстить. Лисандра покосилась на Данаю. У нее, как и у остальных, успели высохнуть слезы. Спартанка удовлетворенно кивнула и вышла за порог.
Когда эллинки больше не могли видеть ее, она чуть не бегом устремилась к арене. Толпа наверху жутко завывала, подстегивая поединщиц. Это по меньшей мере означало, что Эйрианвен была еще жива.
Лисандра ужом просочилась сквозь плотную толпу бойцов, запрудивших все подходы к воротам жизни. Высокий рост помог ей во всех подробностях рассмотреть то, что творилось на арене. У девушки округлились глаза, когда она увидела Эйрианвен, сплошь залитую кровью. Спартанка в смертном ужасе вскинула руку ко рту, и тут до нее дошло, что кровь на теле Эйрианвен была чужой.
Силурийка яростно размахивала одноручным боевым топором и буквально врубалась в тело несчастной противницы. Куски мяса так и летели в разные стороны. Толпа неистово ревела. Умирающая соперница Эйрианвен исходила ужасающим криком, но сквозь все прочие звуки было отчетливо слышно влажное чмоканье железного топора, рассекавшего кости и плоть. Женщина рухнула на колени. Кровь хлестала из дюжины смертельных ран. Ее левая рука висела на ниточке. Словно забыв о присутствии правителя Фронтина, прекрасная силурийка сгребла соперницу за волосы, рванула ее голову назад, выставляя горло, и занесла топор. Она тыкала им в небеса в такт крику зрителей, скандировавших ее имя, еще чуть-чуть потянула время, упиваясь восторгом своих почитателей… Добившись, чтобы крики достигли уже запредельного неистовства, Британика сверху вниз полоснула секирой и единым взмахом срубила противнице голову.
Толпа сходила с ума, силурийка же высоко подняла трофей. Эйрианвен являла собой поистине жуткое зрелище — нагая, со вздыбленными волосами, сплошь покрытая кровью зарубленной жертвы. Она сдвинулась с места и приблизилась к барьеру, отделявшему зрительские места от поля сражения. Трибуны примолкли, Эйрианвен же разглядывала публику. Она раскрутила отрубленную голову за длинные волосы и запустила ее в дальние ряды, где сидели беднейшие зрители. Там мгновенно вспыхнула драка. Люди кулаками отстаивали свое право обладать кровавым подарком.
Эйрианвен небрежно отсалютовала Фронтину и этаким прогулочным шагом двинулась к воротам жизни.
Лисандра следила за ее приближением со смешанным чувством восторга и омерзения. Была, стало быть, у Эйрианвен и такая вот сторона. Лисандра едва могла заподозрить такое, когда британка рассказывала ей о своем прошлом. Теперь она показала себя во всей красе, представ самой что ни на есть дикаркой. Лисандра и сама сполна насладилась убийством соперницы, а потом упивалась обожанием толпы, точно хмельным вином. Но Эйрианвен просто зарубила противницу, точно корову на бойне, да еще и нарочно заставила ее помучиться, прежде чем смилостивилась и добила.
«Вот она, сущность дикарки, — подумала Лисандра. — Что ж, Эйрианвен и в самом деле происходит из дикого захолустного племени. Отсутствие благородной сдержанности нельзя вменять ей в вину».
Но эта пустая мысль мелькнула и исчезла, когда окровавленная британка миновала ворота и вошла в туннель. Девушка бросилась вперед и крепко обняла подругу, поздравляя с победой и совершенно не замечая кровавой жижи, впитывавшейся в ее тунику. Улыбка Эйрианвен выглядела неправдоподобно белозубой на темном лице, сплошь покрытом синей краской и запекшейся кровью. Женщины обнялись, не обращая никакого внимания на окружающих.
Теперь Лисандра понимала, насколько слаще делается жизнь, когда идешь по ней бок о бок со смертью.
XXIII
Один день кончался, начинался другой. Бойня на арене продолжалась. Сотни мужчин, женщин и диких животных умирали ради развлечения толп зрителей, новой должности Эсхила и честолюбия Секста Юлия Фронтина.
Правитель Малой Азии был уже в годах, но обладал молодой силой и живостью не по возрасту. Он отличался непреклонной волей, которая сопротивлялась наползающей старости, не позволяла ему сложить полномочия, вернуться домой и пожинать плоды десятков лет службы. Фронтин знал, что не только он был таким. На людях, подобных ему, держалась империя. Не будь их, разве смог бы Рим стать величайшей силой, правящей миром?
Помимо прочего, правитель был знатоком арены и зрелищ. Напыщенный Эсхил вызывал у него омерзение, но глупо было бы отрицать, что этот толстяк устроил великолепные игры. Он стравил между собой две гладиаторские школы. Для Рима такое было не ново, но здесь, в отдаленной провинции, о подобном почти что не слыхивали. Ну а то, что бои женщин оказались не просто «закуской» для разогрева публики, но самостоятельным зрелищем, уж вовсе было сродни озарению.
Как человек увлеченный и тонкий знаток, Фронтин никогда не принимал девушек-гладиаторов всерьез. Новинка — да, потеха — да, но не более. И вот те на — выученицы этого Луция Бальба оказались на арене настоящими вестницами смерти. Женственная красота лишь добавляла остроты их воинскому обаянию. Эти обнаженные груди, эти точеные ягодицы, кружащиеся в гибельном танце… Фронтин то и дело ловил себя на том, что неловко ерзает в кресле, кутаясь в тогу, — не то, чего доброго, станет очевидным возбуждение плоти.
Еще он заметил за собой, что раз за разом стал являться в цирк гораздо раньше обычного, чтобы ненароком не пропустить какой-нибудь девичий бой. Одна или две гладиатрикс из школы Бальба показались ему настолько умелыми, что он решил даже дать ланисте аудиенцию, воздать должное его искусству обучения и отбора.
Прокуратор пригласил потливого смуглолицего Бальба в ложу сановников и тепло приветствовал его.
— Весьма впечатлен твоими девушками, ланиста, — сказал он ему. — Ты привнес в эти игры приятное разнообразие, твоими усилиями они стали совершенно новым и небывалым событием. Оно вполне может послужить политическому продвижению моего достопочтенного сподвижника Эсхила.